Из крана мерно капает вода.
Я ворочаюсь, тяжело открываю глаза. Мне удалось уснуть или я так и пролежала все эти часы? Рука привычно обнимает плюшевую собаку, прижимая ее к животу. В комнате душно, рядом, разметавшись по постели, сопит моя подружка Белка. На тумбочке тускло поблескивает золотое кольцо – прощальный подарок. Мобильный светится в темноте, экран показывает три часа ночи.
Хуссейн улетел в Эр-Рияд трое суток назад, почему до сих пор никаких вестей?
Я пробираюсь к нашей маленькой кухне, состоящей из стойки и раковины в углу. Стараясь не громыхать металлическим ковшиком, в полумраке варю масалу1, процеживаю пахучую молочно-коричневую жидкость через ситечко и, аккуратно прикрывая за собой дверь, вываливаюсь из студии на освещенный балкон этажа. Здание погружено в сон, ящерицы и мошкара, слетевшиеся на свет, – и те дремлют, замерев по углам причудливым узором. Можно выдохнуть, поставить кружку на каменные перила и уставиться в темноту, где шевелит листьями манговое дерево.
Последние дни – сплошной невнятный сумбур. Утром после прощальной попойки наш с Хуcсейном дом на первом этаже был разгромлен, вещи раскиданы в беспорядке по комнате. Я проснулась с чувством умиротворения в груди и в твердой уверенности, что Хуссейн никуда не едет. Мой любимый араб спал, крепко прижимая меня рукой к своему боку.
Его отъезд переносился больше месяца: сначала Хуссейн менял билеты, чтобы побыть со мной подольше, потом начались проблемы с полицией. Из-за overstay2 ему отказали в праве на вылет и потребовали переделать exit permit3. Наконец день назначен, но, несмотря на устроенную накануне вечеринку с песнями, плясками и Hennessy, я не верила в происходящее; мирно выскользнула из кровати и стала готовить завтрак.
Хуссейн появился в дверях хмурый, помятый, одетый в хлопковые шорты с карманами, белую футболку и модные разболтанные кроссовки. Он поскреб лысину, пожаловался на похмелье и боль в животе, отказался от еды и начал собирать сумки. Я помогала ему, как помогают делать что-то заведомо бессмысленное, – например, готовятся к приходу гостей, наверняка зная, что они не явятся, – то есть лениво и без особого усердия. Но вот вещи все же упакованы в чемоданы и рюкзаки, Хуссейн открывает ящик сейфа, достает красную бархатную коробочку, смотрит виновато.
– Я кое-что забыл, baby4.
Я опускаю ресницы и демонстрирую равнодушие, хотя ждала этого момента с нетерпением.
– Помни обо мне всегда.
Он надевает мне на безымянный палец левой руки тонкое золотое кольцо в типичном индийском стиле: ярко-желтый металл и прозрачный крупный цветок из камней. Мы берем вещи и выносим из дома. На улице солнечный, яркий день; блестит зелень, парковка полосата от теней и бликов. Синяя «сузуки» стоит у порога с распахнутыми дверями и открытым багажником, готовая везти в аэропорт.
Во дворе происходит потасовка: приехал индус, у которого худющий и высокий парень-араб Азиз месяц назад арендовал скутер. Индус красен, потен и зол, он машет руками, указывая на байк, который весь побит и поцарапан. Хозяин требует ремонта и денег, Азиз трясет кудрявой головой, скалит выбитые зубы и платить не хочет. Во двор тут же высыпает еще десяток соседей-арабов, прибегает смотритель дома индус Кристиан, и начинается общая свалка – с криками «La-la-la-la!»5, спорами на ломаном английском и руганью на хинди и арабском. У нас появляются верные шансы опоздать на рейс, но ссора заканчивается так же быстро, как и началась. Все разбегаются по квартирам, а мы с провожатыми садимся в машину и выезжаем из ворот Happy Residency.
Несколько остановок с прощальными объятиями в Пуриме возле нашей школы, забытый Хабибом свитер, из-за которого он поехал обратно домой на байке и нагнал нас по дороге, – и мы паркуемся на подъезде к куполообразному стеклянно-металлическому зданию Даболима, единственного аэропорта в штате, вытаскиваем чемоданы, и плотная толпа идет к табло и входу на посадку. Хуссейна и Хабиба окружают Юсуф, Халим, Муслим, Азиз, Джамал, малышка Ли… Белка держится поближе ко мне, а мне по-прежнему кажется, что все это не всерьез, пока парням не приходит время становиться в очередь на вход, после которой из аэропорта уже не выпускают.