Мариенбургские поджоги
Пролог. Огонь и страх
Пламя вырвалось из крыши, как зверь из клетки. Амбар барона фон Розена полыхал черным факелом на фоне жёлтого неба. Пожарные не успели запрячь бочку – доски трещали, как сухие ветки, и крыша оседала внутрь. От зерна остался пар. Утром нашли только кольцо от ключа и обгоревшую вывеску с гербом.
Это был первый. Через неделю – ярмарка. Ночь, тишина, и вдруг – вспышка, как выстрел. Сначала загорелись навесы, потом – лавки с тканями, посуда, ящики с солью. Один из сторожей, белый как мел, потом твердил: «Тень прошла между рядами… шагов не слышал… а смех был… как детский».
Лесопилка загорелась на третьей неделе. Дым был такой, что жители в трёх кварталах просыпались в кашле. Кто-то бил в набат, кто-то просто молился. А кто-то бежал с вёдрами – и сам не верил, что это поможет.
Город начал говорить. О призраке. О проклятии. О мщении. Кто-то вспоминал старую ведьму, выгнанную десять лет назад. Другие шептали: «Это не от мира сего…»
Управление полиции разводило руками. Начальник пожарной дружины – бывший фельдфебель – мямлил о «непредсказуемости возгораний». Бабы дежурили у сараев, старики спали у колодцев, дети просили не гасить лампы. В каждом дворе стояло ведро воды, а в каждом сердце – страх.
– Призрак, говоришь? – буркнул на базаре мясник Карл. – Не призрак. Глядишь – кто-то живой. Только не дурак. Кажется, знает, где и когда.
– Может, революционер? – шепнула торговка Анна. – Или… страховой агент?
– А может, черт, – огрызнулась старая Рута. – Потому что больше никто не может вот так – и амбар, и ярмарку, и лесопилку за месяц.
***
Скорый из Риги прибыл на рассвете. Из вагона сошёл невысокий человек в простом плаще, с жёсткой кожаной сумкой. Без ордена, без фуража, без шума. Он взглянул на табличку станции, затянул пояс и шагнул к извозчику.
– Климов. Следственная часть Рижского губернского управления.
Городовой, встречавший его, вытянулся по стойке. Климов ничего не спрашивал о ведьмах и тенях. Он не заглядывал в небо, не крестился и не просил освятить номер в гостинице. Он прошёл по улице, глядя на дома – их чердаки, окна, стены. И уже что-то складывал у себя в голове.
В тот же день в Мариенбурге впервые за месяц пошёл дождь. Короткий, дрожащий, как слабый вздох. Горожане вышли на улицы – кто с чашкой, кто с шапкой, кто просто с лицом, поднятым вверх.
А человек из Риги стоял у окна гостиницы, делал пометки в блокноте и не смотрел на дождь. Он смотрел на карту города, обведённую красными крестами – там, где уже горело. Где будет дальше – ему предстояло выяснить. Охота началась.
Пожар в амбаре барона фон Розена произошёл в ночь с 14 на 15 июня. В отчёте городской управы причина была записана туманно: «возможное возгорание вследствие погодных условий». Погода, правда, стояла сухая и безветренная, а грома никто не слышал. Но такую формулировку полюбили в мариенбургской конторе: она не требовала расследования, не требовала выводов, не требовала действий.
Климов начал с амбара. Территория, казалось, давно заброшена – хотя по бумагам она всё ещё значилась под охраной. Табличка «Проход воспрещён. Опасность обрушения» болталась на верёвке, натянутой спустя неделю после пожара – формально.
Сам амбар теперь был чёрной пустотой с мертвой геометрией. Стены обрушились внутрь, пол провалился, над всем этим торчала балка, словно кость из старого пожара войны. Около неё ковырялся палкой мальчишка.
– Как тебя зовут?
– Петерис.
– Ты видел, как горело?
– Нет. Но дядя говорил – вспыхнуло сразу. Без грома. Вот здесь, – он ткнул в угол. – Сначала загорелось у двери.
– Кто прибежал первым?
– Озолиньш. Как всегда. Он сам в колокола бил. Мама сказала – если бы не он, всё бы сгорело.
Климов кивнул и отпустил мальчика.
«Если бы не он… или именно потому что он?» – промелькнуло.
Он начал обход. Шаг, взгляд, пометка. Работал без спешки, как часовщик. Угол – пятно. Чёрное, впитавшееся в кирпич. Он присел, провёл перчаткой – запах дал чёткий ответ: «керосин», не мазут, не сажа, не копоть. Он достал стеклянную пробирку, собрал немного золы и сделал в блокноте первую запись: «Амбар. Южная стена. Керосин. Очаг – у основания.»
***
На ярмарочной площади было пыльно и жарко. Остатки лавок торчали из земли, как палки в костре. Между ними копались двое – старик-еврей в ермолке и его сын. Собирали гвозди.
– Вся жизнь сгорела. Даже медные весы, – сказал старик. – Я их ещё от отца получил.
– Кто тушил?
– Озолиньш. Он всегда первым. И воду сам наливал. Никто, как он, не знает, где что стоит.
Климов поблагодарил и двинулся дальше. У одного из обугленных прилавков остановился. Камень под ногами – в потёках. Не след от огня – от жидкости. Узкий, ровный, будто налили из ведра. Он присел, поднёс зеркало к щели между досками. Внутри блеснуло. Вынул длинными щипцами – обломок кремня. Старая модель, с частичной бронзовой оправой. На ней, пусть и частично стёртый, был виден герб: полумесяц и перекрещенные топоры. Символ «мариенбургской добровольной пожарной дружины». Климов улыбнулся краем губ.
