Аннабелла
Итак, волею
Мадонны я оказалась в монастыре монахинь-кармелиток. Монахини подобрали меня,
мятущуюся в бреду, на холодном каменном пороге своей обители.
Монахини
были добры ко мне, и благодаря их заботе болезнь покинула моё тело, а разум мой
очистился от скверны под воздействием неустанных молитв моих новообретённых
благодетелей.
Тем не менее
болезнь, выразившаяся в сильнейшей нервной горячке, не прошла для меня даром.
Когда я наконец окрепла достаточно, чтобы встать с постели, меня шатало, как
тонкую травинку на ветру. Монахини лишь горестно вздыхали и шептали молитвы
своими сухими бледными губами, глядя на меня.
Меня даже освободили
от строгого следования уставу монастыря, который помимо прочего включал в
себя довольно много физических работ по
бытовому обслуживанию монастырской жизни. Ведь хотя я ещё не была даже
послушницей, тем не менее будь я здорова, я должна была бы следовать всем монастырским
правилам без исключения.
Но настоятельница
монастыря, мать Лавиния, которая по доброте души своей приняла во мне личное
участие, была милостива ко мне, и единственное, что от меня требовалось, это совершать
молитвы, которых тоже было немало.
Скажу хотя
бы то, что на утреннюю молитву вставать приходилось ни много ни мало в четыре
утра. И далее в течение дня мы должны были молиться, как мне казалось,
беспрестанно, стоя на коленях на холодном каменном полу.
В первый же
день моего усердного отправления молитвы за здравие нашего архиепископа я
свалилась в глубокий обморок прямо на камни, коими был устлан пол монастыря.
После этого
случая мать Лавиния благословила меня на молитвы в положении сидя. Жёсткие
грубые скамьи наличествовали лишь в трапезной и в библиотеке, довольно
обширной.
Посему
дальнейшее отправление молитв я осуществляла в нашей монастырской библиотеке.
Что и сподвигло меня позднее сначала на грешные мысли, а далее и на сам грех.
Но обо всём по порядку…
Предшествующие события - книга "Мармеладка"...
Аннабелла
Итак, дни
мои потянулись благопристойной серой чередой. Первое время, находясь в
библиотеке, я лишь молилась, восхваляя Мадонну за моё чудесное спасение и за не
менее чудесное духовное выздоровление.
Ведь больше
я не думала об утехах плоти и не вспоминала ни пару из дома на окраине деревни,
ни мужчину из кафе. Единственное, что
крайне огорчало меня, так это невозможность не то что возлюбить Бартоломео как
врага своего, но и даже простить его за всё то зло, которое он причинил мне.
Нет, я решительно
не могла найти в душе своей силы на прощение этого злодея. Особенно меня
огорчало то, что я не могла даже покаяться в этом грехе. Ведь иначе мне
пришлось бы рассказать, что он сделал со мной! И признаться заодно, что на то
была и моя добрая воля!
Я никак не
могла пойти на это, ведь мать Лавиния считала меня непорочной! Иначе мне не
нашлось бы места под сводами монастыря. Да, мне пришлось с самого начала лгать
сёстрам. Я сказала им, что непорочна. «В таком случае ты легко поступишь в
послушницы, когда придёт время», - ответили тогда сёстры.
Как я узнала
позднее, при поступлении в послушницы на слово уже никто не верил и наличие
девственности проверялось весьма грубым, но действенным путём.
Да,
претенденткам приходилось ложиться на скамью. Широко раздвигать ноги! А мать
Франческа, ответственная за эту процедуру, проверяла наличие девственности
пальцем! О… Если палец не натыкался на преграду, то претендентка на звание
послушницы с позором изгонялась из монастыря!
Ведь
монастырь это пристанище для девственниц, а не для блудниц. К моему отчаянию, знай
сёстры мою историю, в их глазах я была бы именно такой. Блудницей… Ведь я пошла
на распутство по доброй воле! Ах, как же я ненавидела Бартоломео, так
опозорившего меня! Надругавшегося над моей чистотой!
Да, конечно,
я была оправдана судом и даже вознесена в ранг чуть ли не героини. Но при этом
ни один юноша из нашего предместья никогда не взял бы меня в жёны. Ведь я была
уже пользована… И об этом знали все!
Я была
грешна и продолжала увязать в грехе, вынужденная лгать приютившим меня сёстрам
каждый день. Лгать, глядя в их непорочные лица, в лица дев, никогда не знавших
мужчин. О, это безмерно угнетало меня! Грех лжи. И в этом я тоже винила
Бартоломео.
Всё из-за
него, всё! Больше всего на свете я боялась, что мой обман вскроется, и посему
продолжала делать вид, что моё физическое здоровье не восстановилось до конца…
Ведь пока я считалась больной, не могло быть и речи о поступлении в послушницы.
Не знаю, на
что я надеялась… Ведь я не могла болеть вечно. Иногда мне приходили безумные
мысли договориться с матерью Франческой, дабы её палец не заметил явного.
Но при одном
взгляде на праведное лицо матери Франчески, на её пальцы с полупрозрачной
кожей, неспешно перебирающие чётки, я приходила в ужас, представляя себе, что
сделает мать Франческа, обратись я к ней с подобной просьбой. Мать Франческа
отдаст меня инквизиции! Меня обвинят в незаконном проникновении в святую
обитель! Ведь блудница пачкает одним своим присутствием! О Мадонна…
