Производственное кафе праздновало обеденный перерыв. Солнечное и устроенное цветами, оно имитировало провинциальный sidewalk, но располагалось на третьем этаже «интеллектуальной среды» и называлось «едальней». До определённой минуты посетители наполняли его необязательными разговорами и неустойчивым вниманием друг к другу, но вдруг разом пришла тишина. Взгляд едоков омертвел, обернулся в себя и безумно забегал, считывая с линз новое сообщение.
За секунду до этого в ухе Лимданиловича прошелестел сигнал почты. Видовое пространство заполнил жёлтый треугольник, говорящий о важном, но Лимданилович случайно моргнул, и сообщение свернулось. Оказавшись в тишине единственным неосведомлённым, он по-стариковски закряхтел, огляделся. Коллеги за столиками и на балкончиках (каждый с гнутым пузырьком кофе и со слайс-бродером) смотрели в себя, читая текст. Коллектив представлял тусклое зрелище. Всякий, несомненно, имел ряд персональных особенностей и одежду выбирал сам, но в целом сливался с остальными, создавая в массе своей безликую среду. Впрочем, один из сидящих всё же бросался в глаза – Миха – совершенно особенный и неудобный тип. Выделялся он в первую очередь гигантскими размерами, а уже потом – взглядом – ошалелым, словно смотрел Миха на мир, не понимая происходящего. Неудобство же Михи содержалось в характере – гневливом и недоверчивом. Лимданилович на пару секунд задержал на видном персонаже взгляд, но тут же увёл – скосил влево, возвращая текст письма на поверхность линзы.
– Ох, ничего себе! До сорока пяти! – услышал он чей-то голос ещё до того, как индивидуальное шумоподавление убрало звуки едальни.
В синтетической тишине баритональный голос начал зачитывать текст правительственной депеши: «Решением (с такого-то числа, за таким-то номером) вступили в силу изменения в Закон о военнообязанных по Радужной Локации. Согласно поправкам (с такой-то даты) срок условной неприкосновенности для военнообязанных женщин увеличен до сорока пяти лет. При этом (в соответствии с новыми правилами) военнообязанная не вправе выставлять взамен себя (для прохождения воинской службы) второго физического сына (о запрете на выставление первого сына см. Решение Идеального Правительства Радужной Локации от эдакой даты). На третьих, четвёртых, пятых и далее сыновей запрет по подмене не распространяется. Отсрочка (для самой военнообязанной) по предъявлению каждого ребёнка в качестве воина остаётся прежней – пять лет за каждого. Данный срок обусловлен потребностями родового дерева и не может быть изменён. Идеальное Правительство Радужной Локации удовлетворило ходатайство Социальной группы (выраженное в рекомендациях к поправкам в техническом задании) о предоставлении льгот на кислородное обеспечение по каждому сыну, переданному на военную службу». И так далее.
Голос в наушниках звучал ещё некоторое время, а затем стих.
– Да что же это… – прорычал неудобный гигант. – Вот кто-нибудь знает, где та мерзота, которая всё это пишет?! Где твари, адрес их?!
Он приподнялся и точным броском вбил в мусорную мишень полупустой пузырёк с кофе. Опустившись в кресло, великан навалился на стол, зажал руки между ног и замер. Толстая нижняя губа отвисла, оголяя дёсны, взгляд стал тупым и мутным.
– Миха, ты как? – оживился молодой человек по имени Момолай. – Чего случилось-то?
Он пододвинул своё кресло ближе и заглянул в лицо великана. Миха на порыв не отозвался. Момолай начал говорить что-то общее, обкладывать расчётами. Лимданилович вздохнул, поднялся – как старший, он не мог оставаться в стороне. Пересев за столик коллеги, старик жестом велел молодому человеку заткнуться.
– Тебя всё это как-то касается? – спросил Лимданилович у Михи.
– Конечно касается. Валентина попадает, – севшим голосом выдавил тот.
– Так нескоро, наверное. Вы же молодые. Отсрочка же ещё по возрасту… Ей сколько сейчас? Сорок-то есть? Да нет вроде… Да?
– А толку? – ответил Миха, не подбирая губу.
– Не стоит так-то… Может, изменится ещё, – начал было Лимданилович, но осёкся.
– Данилыч, ты за меня всерьёз переживаешь? – спросил Миха и перевёл взгляд на собеседника.
Тот не выдержал, опустил голову, прикрылся плечом.
– Или так, за компанию? – продолжил великан. – Сам-то как? Четверых сыновей слил, пятого готовишь?
– Ну что ты завёлся? Не просто это с детьми, не просто, – стараясь удержать покровительственный тон, ответил Лимданилович.
– Жена такая же спокойная? Младшего отдаст или сама в бой?
– Думаю, что скорее сама…
– Вот, – Миха выбросил слово, как перчатку. – И плевать ей будет и на кислородные льготы, и на тебя, Лимданилович, и на остальных…
– Так мать же, – растерялся старик. – Ей воевать надо.
– Тогда чего ты подсел? – лицо Михи вдруг ожило и взгляд прояснился. – Слышь, мужики, – прогрохотал он, – как думаете, можно как-то эту войну закончить?! Куда сходить надо?! Меня что, одного это волнует?!
Наш герой приподнялся, оглядывая зал, но мысль его не обрела поддержки. У присутствующих не нашлось ни ответа, ни сколь-нибудь одобряющего жеста.
– Ты что думаешь? – Миха ткнул в плечо Момолая.
– Ты это… осторожнее, – поморщился тот. – Про какую из войн думать-то надо?
