Я обнаружил её случайно.
Сдал машину в сервис на 2-м Донском проезде, и нужно было чем-то занять себя часа на два, на три. Ноги пошли в сторону Ленинского проспекта. Солнце гигантской арбалетной машиной нещадно стреляло свои огненные стрелы. Они втыкались в неподвижный плотный воздух, воспламеняли его, и становилось трудно дышать. Пожилой вязкий август был на излёте. Жара в Москве случилась градусов под 30. Зной. На Ленинском очень шумно. Надо уходить в Нескучный сад. Ну, и хорошо! Прошвырнусь в тени деревьев. Подумаю, как дальше жить.
Приближался палящий полдень. В Нескучном саду народу совсем не было. Я гулял один, и вышел к небольшому особнячку – Летнему домику графа Орлова. Удивительная тишина. На Ленинском даже мысли глохнут от шума автомобилей.
А здесь тишина. Иконы Битлов, ладан, гашиш.
А мне всё равно, лишь бы тебе было светлей…
Шучу, никакого гашиша.
Хотя, как знать. То, о чём я расскажу, до известной степени возможно только под воздействием гашиша. Вся штука только в том, что я его и не пробовал то никогда. А то, что произошло – в один момент изменило мою жизнь разом и навсегда. В тот день привычные кубики моего мира растаяли, как кубики льда в бокале с виски.
Скамейки аллеи перед Летним домиком графа Орлова располагали присесть. Теперь можно было спокойно подумать о дальнейшем житие. И только я приступил к обдумыванию как появилась белка. Не в смысле, что белка после излишеств с водкой, а настоящая. Рыжая, пушистая. Скок-скок. И села напротив меня. И ладно бы ещё села не боясь, занимаясь своими беличьими делами. Сколько таких ручных белок в разных парках мира всегда обстоятельно заняты собой и своей работой. Но эта села напротив и на меня посмотрела. В глаза. Как человек. Смотрит и взгляд не отрывает.
На меня так однажды смотрел… воробей.
Я живу в загородном доме.
Как-то в воскресенье мне довелось три часа бодро косить газон на участке – скинул полторашку килограммов. Залез под душ – жизнь удалась!
Голый захожу в спальню за труселями, а там… Воробей.
Мечется по комнате, трепыхается.
Я далёк от мыслей, что это к несчастью, что это послание от кого-то из загробного мира. Мне по хер.
Но ведь надо как-то избавляться от пришельца, точнее – от летучего.
Я говорю:
– Ну, что, брат, попался? Не ссы, сейчас что-нибудь придумаем.
А он суетится как угорелый, швыряется об шторы.
Я говорю:
– Слышь, хорош, дурака-то включать!
Воробей вдруг взял и успокоился. Опустился спокойно, как детский вертолётик, на прикроватную тумбу, посмотрел на меня. Внимательно.
Здесь было бы очень круто сообщить, что и обратился ко мне со словами:
– Чего тебе надобно, старче?
Но… чего не было, того не было. Хрен там плавал, вместо золотой рыбки.
Я говорю:
– Конечно, было бы клёво, если бы ты вдруг взмолился отпустить тебя! Мол, дорогой за себя дам откуп. Мол, откуплюсь чем только пожелаешь. Ну, как у Пушкина. Всё такое. Потому что, знаешь, проблем у меня – завались. Я так задрочен, что, видишь, уже с тобой разговариваю.
А воробей опять за своё. Разбрасывается по спальне, бьётся о шторы.
Я говорю:
– Да ладно, не заходись!
Раскрываю занавес, открываю балконную дверь и картинно так рукой сопровождаю:
– Прошу на вылет! Пра-ашу!
Воробей, мудак, вдруг ни с того ни с сего, как треснется об пол.
– Ну, здрасьте! – Кричу, – пожалуйста!
Воробей вылетает.
А с улицы до меня доносится:
– И вам здрасьте!
И много улыбающихся девушек с улицы смотрят на меня.
Я ведь был только из душа.
И воскресенье. И солнце. И я картинно так распахнул шторы.
А сегодня четверг, я присел на скамейку в парке и на меня смотрит белка. Внимательно. Можно даже и сказать – оценивающе. Как тогда воробей.
– Знаешь, – говорю, – я далёк от мысли сейчас с тобой разговаривать. Друг друга не трогаем – уже хорошо. Фортель твоего друга воробья может я и не понял тогда. Может он, когда об пол хряснулся – добрым молодцем должен был предстать передо мной. А потом передумал. Или не заладилось у него чего-то с превращением.
Тоже было бы прикольно сообщить, что белка возьми и ответь, мол, он ей и не друг вовсе. Но нет. Только смотрит в глаза и взгляд не отводит.
Во, блин, дела.
Потом скок-скок, остановится, покрутит чучлом по кругу и опять посмотрит на меня. Как бы приглашает за ней последовать. Ладно пошли, чего там. И направились мы к Летнему домику графа.
Дверь приоткрыта, белка прошмыгнула внутрь. Я как будто даже услышал:
– Проходите уже. Закрывайте за собой, дует. Нет-нет, не снимайте, у нас скользко.
И я такой, позвякивая шпорами: – Да, собственно, я и без сабли сегодня. А коня я привязал.
Стало быть, зашёл. Не мрачно, не страшно, никак. Вот только запах немного странный., но не проблемный. Как будто гарью чуть-чуть попахивает. Не то копотью. Но не горит ничего. Комнаты пустые, чистые. Не загаженные бомжами. Что удивительно при открытой двери, и бесконтрольности ситуации. Библиотечные стеллажи с остатками книг. Среди пропагандистской шелухи мелькнули обложки хорошей литературы – Проспер Мериме, Андрей Платонов. Во всех помещениях висят люстры советского ампира. На полах где-то линолеум, где-то крашеные доски. Сервант для посуды, пыльное пианино Заря.
