Василий устал от рефлексий, умственных сношений и бесполых отношений. Он твердо знал, что хочет сам, считая себя однозначно аксиомой. Но обыватели в нем видели унылую второстепенность. Ему казалось, что он доминант, на самом деле являясь безнравственной посредственностью – эталоном праздного безделья… По старой привычке Василий ежеквартально анализировал себя, подотчётно разрушая самим себе иллюзорно присвоенное звание «информационный передовик». Напрочь позабыв, что сам уже давно не журналист и даже не биограф чьей-то призрачной абстракции…
Читал себя уже как книгу в мягком переплете: свой психологический портрет страницу за страницей, диагностировал себя и выписывал самому себе же страшное «лекарство» – эвтаназию или суицид самосожжением…
Он ясно в мыслях умирал, проецируя свою кончину… Дрожа от холода и мрака, вожделенно глядя на пылающий огонь, в нём представляя раз за разом казнь никчемности, себе подобной… В финале казни вместо погребения – под порывы ветра выставление – рассыпчатого и сухого пепла, праха неприкаянного демона…
«Всё когда-нибудь будет предано огню… Такое не раз, наверное, уже кто-то говорил… Или, может, я гоню? Мысль безумную свою впереди планеты всей…»
Но жить Василий тем не менее продолжал, скорее существуя брошенной оберткой от конфеты на газон, закладкой в непрочтенной книге, забытой кем-то в заброшенной беседке, постером провальной кинопремьеры, не врученной черной меткой капитану флибустьеров погибшего давным-давно при абордаже корабля…
– Вы явно патологический эстет, – раздалось рядом, от мыслей радикальных отвлекая, девичий голос был приятен, тверд и, кажется, поставлен до дикторских высот, сотрясал Василия нутро, внезапно ставшее дрожащею мембраной. – Не первый раз вы здесь за неделю, за месяц, нет! За этот високосный год… Именно напротив акцентированного полотна, её изображения…
Василий на скамейке. Небрит. Амбре сигары с коньяком – как результат общения с ночным и пьяным незнакомцем. Мятый плащ. Плотно сжаты ноги. Галерея. Облик Джоконды перед лицом. Той самой, что с ума свела народы, полмира обращая в мнимый эстетизм, в полуэкстаз своею псевдоудивительной загадочностью.
– Что за зацикленность на времени?.. – Василий сам себя едва услышал, не свойственными ему «бархатными» нотами интонируя вопрос. – Хотя здесь… время и искусство – два понятия неразделимых, где, впрочем, как не здесь?..
Собеседник. Вновь открывшийся для непринужденной болтовни – она. Недурна собой. И телом тоже. Казалось бы, больна тобой. Если бы не пугающий вас пирсинг над ее губой. В мочке уха. И еще на языке. А может, и еще… никто пока не знает где.
– …Над вами, видимо, тоже шедеврально потрудились?.. – Василий тяжело – как из-под пресса печатного – выдавил очередной вопрос, вдыхая в себя от незнакомки исходящий приятный цветочный запах. С добавкой ноты?.. Так пахнет утро после секса. Возле открытого окна на море. Еще до того, как ты потянулся утомленным за ночь телом.
– Вы, очевидно, про железо? – Она поправила «смеющийся» вместе с нею локон волос. «Глаза из бирюзы» за стеклом очков. Губы полны в объеме, бледность кожи, впрочем, не такая уж и редкость для рыжеволосой масти… Смеется уже вся – всем перечисленным. – Излишки моего детства или юности полуотречённой…
– Брат брал уроки мастерства у кузнеца? – Василий спрятал вспотевшие ладони от нее, от музейного гида и его группы, и в первую очередь от самой Джоконды. От её взгляда вездесущего.
Незнакомка смеялась долго. Показательно и театрально, но не ожидая зрительского восторга, букетов от поклонников и их же криков «Бис».
– Зачем вам это? – не выдержал Василий, глядя на отполированные багровые носы своих ботинок.
– Пирсинг? – она в вопросе избавилась от смеха, окинув синим взглядом зал.
– Смех ваш, предательски далеко не идеальный, зачем он вам?..
– Раздражает?
– Как предмет паранормальный… в этом зале галереи. – Он пожал плечами, выдавливая воздух из легких, но не во всем объеме. – Искусственный какой-то он…
– Кругом искусство. Не заметил?
– Сука… – Василий, словно что-то вспомнив, встал, ее пугая. – Который раз вхожу в «Пассаж» за ватманом, цветной и фотографической бумагой, а оказываюсь здесь…
– Бумагой? – Сарказм ее украшает больше, чем смех актрисы недозрелой.
– Ну да… – Василий, проецируя на себя оскорбление и обиду, возмущен.
– Всё уже давно на цифре… – Она комкает в руках билет – «проходной» в музей картин. – Только не скажи, что ты не в курсе!
Василий смотрит на билет в ее руках и чувствует, как складки кожи на его лице мнут пальцы веселой незнакомки.
– На цифре?..
– …Фотоснимки и все такое, музыка опять же… – Она взглянула на него откровенно удивленно поверх очков, свое удивление дополняя выражением глаз. – Старые носители объемны и непрочны…
– Непрочны, – повторяя, Василий в страхе и отчаянии потрогал свое «бумажное» лицо, услышав звук зажженной зажигалки во дворе музея сквозь закрытое окно, содрогнулся, и, видимо, заметно для неё.
– Да ты дрожишь весь! – Она удивилась искренне, взяв за руку его – за локоть, взглянув при этом в потемневшее окно. – Погода… Сама порой страдаю от ее ненастья… Напротив ресторан с открытой кухней, идем? – Ее глаза озерами приглашения расплылись, визуально контактируя с притуплённым восприятием Василия. – Я приглашаю…
