Будем знакомы: меня зовут Антон, то есть Антошка.
Я живу в Сибири. Я и родился там – так что я сибиряк.
Не подумайте, будто я горжусь этим.
Ведь никакой моей заслуги в этом нет.
Один родился на юге – он южанин, другой – на севере, он северянин. А я родился в Сибири.
Не знаю просто, почему на сибиряков как-то по-особенному смотрят. Я, например, никогда не думал, что какой-то особенный. Это только когда в Москву с дедушкой приехал, все на меня пальцем показывали и охали: ох, сибиряк!
Но я самый обыкновенный. Учусь в школе, как все. Бывает, двойки получаю, а про тройки даже и не говорю. Способностей, что ли, не хватает?
Я над этим вопросом часто задумываюсь. Мама меня критикует. «Ты бы, – говорит, – меньше философствовал, а больше учил».
«Где уж тут философствовать! – думаю я. – Философствуют ученые или там выдающиеся люди. Просто я обыкновенный».
«Обыкновенным, – спорит мама, – или необыкновенным человек сам себя делает. А не делается по щучьему велению».
Ну, что еще про себя сказать?
Учусь я в четвертом классе, а соседа моего по парте зовут Кешкой, то есть Иннокентием, мы с ним дружим.
Остальное у нас сходится.
Мы оба больше всего земляничное варенье любим и кино про шпионов. Зимой любим, когда деревья стоят закуржавелые, а летом любим купаться. Отцы наши – Кешкин и мой – оба на строительстве работают.
Вот и все про меня.
Мой папа – Великий Кочевник. Так его мама называет, когда она в хорошем настроении. Папа тогда улыбается, кажется, вот-вот и он замурлычет от удовольствия, как котенок. Зато когда у мамы настроение плохое, она называет его Несчастным Скитальцем. Отец смотрит на нее напряженно, испуганно и походит на первоклашку, у которого пятиклассник хочет портфель отнять. И мне тогда жалко папу, потому что Великий Кочевник и Несчастный Скиталец прежде всего заместитель главного инженера.
Я даже слышал, как двое взрослых за моей спиной сказали про меня: «Это замов сын».
Сначала я не понял, а потом догадался: мой отец заместитель, сокращенно – зам, а я его, значит, замов, сын.
Вот так. И зря мама сердится, обзывает его Несчастным Скитальцем, потому что те двое взрослых слово «замов» сказали очень уважительно. Получилось даже, что они сказали уважительно обо мне, хотя я обыкновенный четвероклассник и, ясное дело, ничего такого пока не заслужил. Просто уважение к папе как бы на меня распространилось.
И отец совсем не виноват, что он Великий Кочевник. У него такая работа. Он строит электростанции. Построит одну, переезжает в другое место и снова строит. Мама ездит с ним. И я тоже. Но это же понятно – мама его жена, а я его сын.
Мама ворчит, когда у нее плохое настроение:
– Хочу в Москву, там пустует такая квартира – пятьдесят метров! Хочу в театры ходить! Разве мы не заслужили? Третью станцию достраиваем!
Папа стучит пальцами по столу. Это сложный спор. Мой папа – коренной москвич, он там родился, а мама – сибирячка, они познакомились в Иркутске, поехали на свою первую стройку, а на второй я родился, но дело не в этом. Дело в том, что коренной москвич папа в Москву не рвется, а вот мама рвется.
– Сколько раз звали тебя в министерство! – говорит она. – И потом, нельзя же всю жизнь строить, строить, строить! Ездить, ездить, ездить! Нужно стать когда-то руководителем, консультантом! Учить других. Советовать! Писать книги. Защитить диссертацию.
Но папа не хочет быть руководителем и защитить диссертацию. Он хочет строить, строить, строить! Ездить, ездить, ездить!
Он лохматит белобрысые, как у меня, волосы, хмурится, молчит.
– Почему ты молчишь?! – восклицает мама. – Опять думаешь о прочности бетона?
– Нет, – улыбается папа, притягивает маму к себе и целует ее в висок. – Я думаю не о прочности бетона. Я думаю о прочности любви. И я знаю, что ты думаешь совсем другое, не то, что говоришь. Ты думаешь, как хорошо, что мы живем не в шумном городе, а здесь, в глубине Сибири! Ты думаешь о том, что мне хорошо и я чувствую себя человеком, без которого на стройке нельзя обойтись! Ты думаешь, что в Москве, в прокуренных кабинетах, я бы прокоптился и зачах, потому что я не курю и не выношу табачного дыма! И еще ты думаешь, что прибирать квартиру в пятьдесят метров гораздо дольше и хлопотнее, чем нашу двухкомнатную, а московские спектакли можно прекрасно смотреть по телевизору!
На маму папины слова производят впечатление. Теперь на котенка похожа уже она. Вот-вот замурлычет.
Мама кладет голову папе на плечо, прикрывает глаза, улыбается.
– Ну ладно, – говорит она, – мне-то не привыкать, я же сибирячка, посмотрим, как ты, коренной москвич…
Коренной москвич хмурится. Вот теперь, я знаю, он думает о прочности бетона.
Когда папа действительно думает о прочности бетона, мама ему никогда не мешает. Ходит на цыпочках, подносит ручку и бумагу. Папа хочет написать книгу об испытании прочности бетона. Он выводит какие-то формулы, что-то считает, записывает на бумаге каракули, а мама штопает носки и улыбается.
Я люблю смотреть, как мама улыбается. Лицо у нее круглое и ямочки на щеках, а глаза ясные, синие. Если она сидит у окна и солнечный луч сбоку светит, падает маме прямо в глаза – хрусталики ее горят, словно прозрачные камушки. Мама моя добрая, я ее злой никогда еще не видел. Даже когда сердится, она все равно добрая. Волосы у мамы русые, она их в косы заплетает и укладывает кольцом на голове. За это папа зовет ее солнышком. А всех вместе нас – семейством Белобрысиковых. Имя у мамы, как и лицо ее, – округлое, доброе: Ольга. Работает она главным санитарным врачом района, и поэтому они с папой поругиваются. Папа говорит: всему голова – стройка. Мама спорит: стройка находится на территории района. Папа говорит: судьба района зависит целиком от стройки. Мама настаивает: стройка – для людей, которые живут в районе…
