После двух месяцев ожесточённых боёв атаки с обоих сторон прекратились. Очевидность того, что батальон «Азов*» проигрывает битву и зажат в кольцо на территории комбината, была удручающей. Заканчивались боеприпасы, еда, вода и надежда на спасение. Тем не менее, все надеялись на чудо.
– Выдохлись орки, снаряды и патроны закончились. Не стреляют же? Значит, нечем. Ждём и не паникуем, – утешали отцы-командиры, заранее приготовившие для себя отдельное укрытие с запасом еды и воды и появляющиеся перед бойцами один раз в сутки. Чего «ждём», по всей видимости, они не знали сами. Затишье действительно вселяло надежду – не стреляют, значит кто-то с кем-то о чём-то договаривается. Но отсутствие иной информации и невозможность узнать хоть что-то о происходящем во внешнем мире, за чертой адского круга, тревожило и давило.
Михаил, как и все остальные, находился в растерянности, не понимая, как это случилось – еще недавно они пребывали в полной уверенности, что скоро будут истреблены все сепаратисты, строили планы на жизнь после москалей. В полной уверенности, что в самое ближайшее время союзники дадут карт-бланш на Москву и они, прошагав победным маршем по Красной площади, героями вернуться в свой город. Они, бравые бойцы элитного батальона, оснащённые новейшим западным вооружением, с нетерпением ждали приказа о наступлении. Но враг пришёл раньше и с противоположенными целями. И теперь батальон в составе более двух тысяч человек сидел в тёмных подвалах завода – озлобленные, голодные, загнанные звери.
«Может найти где-нибудь лазейку и убежать из этого кошмара?» – размышлял Михаил, уединившись от всех в одном из непростреливаемых закоулков промзоны завода, – должна же быть где-нибудь брешь в многометровом периметре войны». Уединение для него было спасением от реальности и напряжённого ожидания. Здесь он мог спокойно поглотить ту пищу, которую последние три дня носил ему одноклассник Остап Черноус. Где он её брал? Откуда появлялся? Остап был врачом и, по-видимому, служил в медсанчасти. Они никогда не дружили и поэтому его забота казалось странной. Он появлялся из руин, отводил его в безопасное место, подальше к уцелевшей от снарядов зданию, и вручал заранее оставленный там пакет с буханкой черствого хлеба, головкой лука и бутылкой воды.
– Всё что могу. Держись. Скоро всё закончиться, – говорил он, хлопая его по плечу. Неопределённое «Скоро всё закончиться» не успокаивало, потому что у Остапа тоже скорее всего не было понимания, чем всё закончиться.
Никто из сослуживцев не интересовался, куда Михаил исчезал надолго. В эти томительные дни ожидания никто никем не интересовался. А ему было невыносимо находиться среди таких-же, как он, обессиленных, голодных мужиков, удрученных поражением и неизвестностью. К тому же они всегда были ему чужды, несмотря на многолетнюю совместную службу и с которыми сейчас, среди руин, он вместе находился в состоянии неопределённости в безрадостном ожидании какого-нибудь конца. Кроме того, озлобленные, закрытые в замкнутом пространстве, они начинали ненавидеть друг друга. Выражалось это в грубых ругательствах, переходящих иногда в драки. Михаил ни во что не вмешивался, но наблюдать это было невыносимо.
В уединении никто не мешал ему уходить в себя и думать. Думать о том, что происходящее сейчас с ним всего лишь досадное недоразумение и скоро всё благополучно завершится, о том, какой будет его мирная жизнь. И вспоминать – беззаботное детство, родителей, сына. Сына он любил как никого другого в своей жизни. С самого рождения этот малыш стал для него идолом, ради которого он и решился на авантюру, вступив в батальон. Не будучи ярым националистом, он просто хотел заработать денег для сына. У его сына должно быть всё лучшее и для этого он готов воевать! Был готов воевать. Сейчас же он думал о том, как выжить, чтобы просто быть рядом с ним. Где он сейчас? Последний раз он виделся с сыном месяцев семь назад. С женой он был в разводе, она не очень приветствовала их общение, на звонки не всегда отвечала. Он уже собирался съездить в Киев, чтобы повидаться с Артёмом, но началась война. И сейчас, в этих катакомбах, Михаил ощущал острую тоску по сыну.
– Ау, боец, – женский голос за спиной прервал тяжёлые раздумья, – дай что-нибудь поесть. Мать от голода умирает.
После грохота артиллерии в наступившей звенящей тишине этот голос прозвучал как сирена. Он медленно повернулся и увидел перед собой развязную, коротко стриженную брюнетку в полоске вместо юбки, прозрачной блузке, под которой вызывающе торчали соски, с ядовитой помадой на губах. Глаза были спрятаны за массивными солнечными очками.
– Ты откуда взялась? – в недоумении спросил Михаил.
– Пробралась, голод не тётка. Дай немного хлеба. Больше в городе негде взять.
«Пробралась. Значит всё же есть лазейка» – эта мысль молнией мелькнула в голове. Но из принципа «ближе к осторожности» форсировать переговоры не стал. Ситуацию надо было подготовить.
– Сам голодаю, – буркнул Михаил, – тебе отдам, а завтра зубы на полку.
– Исполню любой каприз за буханку хлеба. Тебе понравиться, – девица призывно облизала верхнюю губу.
