– Ну что, мой хороший, – ласково шептала я, склонившись над своим новорожденным сынишкой, – ты наелся?
В ответ – лишь невнятное «агу» и неосмысленный взгляд, пытающийся сфокусироваться на источнике звука, который он пока еще плохо слышал. Малыш Мирон, мое солнышко, ухватился тонкими, почти прозрачными пальчиками за мой палец и потянул его в рот. Улыбнувшись, я откорректировала его желание и вместо пальца дала соску. Он недовольно сморщил носик и выплюнул ее. Нижняя губа задрожала как предвестник обиженного плача.
А я, погладив сынишку по животику и успокаивающе покачивая его, наклонилась чуть ниже и, вдохнув такой сладкий, а с недавних пор и самый любимый запах молока и детского тельца, поцеловала малыша в лобик. Передумав плакать, Мирон взамен соски и моего пальца поймал ротиком большой пальчик левой ручки и, сладко причмокивая его, моментально уснул.
Аккуратно переложив его со своей кровати в прозрачный кувез, стоявший рядом, я тихонько укрыла одеяльцем свое маленькое чудо и вышла из палаты. Любоваться спящим сынишкой я могла часами, но сейчас мне необходимо было сходить на перевязку, да и просто пройтись, размять ноги.
– Все-таки умеет твоя мама красиво шить, – пошутила медсестра, аккуратно обрабатывая тонюсенький шов внизу моего живота, расположенный так низко, как только можно было это по медицинским нормам.
– Ну, шила, как для себя, – ответила я с улыбкой, запахивая халат, и поблагодарив женщину за проведенную процедуру, покинула перевязочный кабинет.
На обратном пути, повинуясь какому-то необъяснимому чувству, я свернула в сторону блока, где в отдельной палате, за стеклянной стеной, лежали в кроватках младенцы, по тем или иным причинам не имеющие возможности находиться рядом с мамами. Их было немного, все же частная клиника, и все они либо мирно спали, либо просто беззаботно гулили, не обращая особого внимания на проходящую мимо жизнь. И лишь один малыш истошно плакал, разрывая мое сердце на миллионы кусочков, истекающих жалостью к несчастному дитя.
Не раздумывая ни секунды, уверенно открыв дверь (все же быть дочерью главного врача и владелицы клиники – большое преимущество), я прошла к кроватке. Это была девочка. На ней был розовый комбинезончик и малюсенькая шапочка, из-под которой торчали светлые кудряшки. Я осторожно взяла ее на руки, покачала, и малышка моментально успокоилась. Большие синие глаза еще не фокусировались на определенных предметах, но были не по-детски осмысленными, в них было выражение какой-то трогательной благодарности.
От меня, наверное, пахло молоком, и она, как слепой котенок, что, проголодавшись, тычется в мамкино пузо, крутила головой и, сложив губки, искала грудь. Меня затопило волной жалости и умиления. Инстинкт на грани подсознания руководил мной, когда я, не раздумывая, опустилась на ближайший стул и, расстегнув халат, дала малышки желаемое.
Заглянувшая в бокс медсестра, увидев меня, лишь мило улыбнулась и, кивнув в сторону своего рабочего места, тихо прикрыла за собой дверь.
Я посмотрела на лицо девочки, жадно сосущей мою грудь, и вдруг замерла в неверии. Не может быть!
Легкий шок прошил меня насквозь, обдав ледяной волной страха. Ребенок на моих руках был точной копией моего сынишки. Нет, это не та одинаковость младенцев, о которой говорят няни, когда по их вине в роддоме путают детей. Это именно родственная связь.
Мой Мирон и эта девочка как две капли воды похожи друг на друга и на мужчину… Мужчину, такого далекого, но такого желанного.
Дыхание перехватило, сердце замерло, а потом забилось, как птичка в клетке, стремящаяся на свободу. Меня обдало жаром от осознания…
– Не может быть, этого просто не может быть! – твердила я себе, но зашедшая в палату женщина подтвердила мои догадки.
– Она ест? – с удивлением в голосе спросила она.
Красивая, ухоженная, и даже в роддоме при полном макияже. Это она должна была сейчас сидеть на моем месте. Я узнала ее сразу, и в груди загорелось противное чувство ревности, но я отогнала его. У меня нет на это права, и на него тоже нет.
– А я не готова портить фигуру из-за грудного вскармливания, я и рожать-то не хотела, – почему-то разоткровенничалась она. Это – как открыть свою душу случайному попутчику в ночном экспрессе под стук колес. Рассказать о сокровенном незнакомому человеку, не боясь, что встретишь его вновь или что он знаком с кем-то из твоего окружения. Поделиться наболевшим и вздохнуть с облегчением.
– Это муж очень хотел ребенка. – Недовольная гримаса на её лице не ускользнула от моего взгляда, хотя она и пыталась ее скрыть. – У нас даже не получалось зачать естественным путем, и пришлось делать… – Она запнулась, вспоминая научное название процедуры. – Ин-се-ми-на-цию, – по слогам произнесла она.
Объяснять мне, что это такое, не было необходимости.
Малышка на моих руках, насытившись, уснула, так же, как и Мироша, сунув пальчик в ротик.
– А вы не могли бы ее кормить, пока мы тут лежим? А то смеси она не хочет. – Ее лицо исказила презрительная гримасе. – А я не собираюсь портить свою грудь.
Я слушала ее, и желание прочистить ей мозг возрастало в геометрической прогрессии.
