1. Пролог
Ослепительный свет пролился в землянку. Яркий, палящий он выжег глаза, заставляя корчиться, выть и скулить.
Больно!
И тут же молнией пронеслось в голове – охотники!!! Дикий ужас поднялся из живота к горлу, подпрыгнул тугим комком, а потом упал обратно. Волну жара сменил выступивший пот. Всё произошло быстро. По-звериному быстро.
Некогда было решать и думать. Успеть бы ринуться в слепящее марево, ничего не видя вокруг себя, не в силах разомкнуть веки. Прыгнуть на звук, на запах человека, чтобы в тот же миг захлебнуться яростным рыком и собственной кровью.
Налетел на железо.
Потроха полыхнули огнём. По брюху потекло горячее, липкое…
Ударил по ушам визг щенков, рык и хрип погибающей стаи. Отчаяние сменилось злобой, такой же ослепительной, как дневной свет. Одна мысль осталась в голове: «Я поднимусь, ты сам кровью захлебнешься! Я встану, вот увидишь, скотина, поднимусь!»
Но подняться не удалось. Когти жалко скребли утоптанную землю, лапы скользили в крови. Схлынула злоба, заступив место тоскливой безысходности. Доползти бы на звук слабого поскуливания, отыскать, прикоснуться...
«Где ты, родная? Ничего не вижу».
Пересохший язык всё же скользнул по окровавленной безжизненной морде.
«Я здесь, очнись, очнись… Я тут. Родная моя».
Она не отозвалась.
Из-за этого рассудок затопило такое исступление, что боль в брюхе отодвинулась. Хлынула по жилам звериная ярость, помогла вскочить на слабеющие лапы и прыгнуть, вспахивая когтями земляной пол.
«Разорву тебя, убью тебя, тварь бессердечная! Зачем их? Щенков зачем? Её зачем? До глотки доберусь. Сдохну, но доберусь. Убью тебя, тва…!
…Огромный истекающий кровью волк тяжело рванулся. Фебр взмахнул мечом и перерубил зверю хребет. Туша рухнула. Чёрная кровь полилась из раны толчками.
– Здоровый какой, скотина, – с чувством сказал ратоборец, вытирая клинок о жёсткую шкуру. – Откуда в них тела столько, когда оборачиваются? Мужичонка-то был хилый, а гляди – вызверился в какого.
Тот, к кому он обращался – облачённый в серое одеяние колдун, – присел на корточки рядом с хищником.
– Да Встрешник их разберет… – он положил ладонь на широкий лоб волколака и заговорил слова заклинания.
Ратоборец тем временем огляделся. Яркий солнечный свет, льющийся в распахнутую дверь, освещал душное логово и безжизненно лежащих обитателей: нескольких щенков и прибылых, двоих переярков, суку и матёрого.
Пока Фебр обходил оборотней, небрежно пиная то одного, то другого, удостоверяясь, что мертвы, в дальнем углу, там, где грудой была свалена меховая рухлядь, кто-то завозился.
Обережник шагнул вперёд, отводя меч для удара, и уже был готов убить, но из-под обтрёпанных заячьих шкурок высунулась девичья голова – кудлатая, взъерошенная.
Девка растерянно моргала, но дневной свет не причинял ей боли, не делал незрячей.
– Ты откуда тут? – шагнул к ней мужчина, убирая оружие в ножны. – Как звать?
Она сгребла руками пыльные шкурки, прижала их к себе и тихо-тихо ответила:
– Светла… Светла звать. Я тут давно живу, ой, как давно…
Фебр наклонился к ней и, взяв за плечи, осторожно поставил на ноги. Девушка отводила глаза, избегая на него смотреть.
С виду ей было вёсен двадцать. Пригожая. Волосищи вились крупными кольцами, да только не убраны в косу, а заплетены-переплетены нитками, верёвками, кожаными ремешками, отчего вид у несчастной делался совсем неладный.
– Ты откуда тут? – снова спросил её ратоборец.
– Не помню… Ты меня не трогай, родненький, – заплакала вдруг найдёна. – Не трогай, Хранителей ради. От тебя страданием пахнет, и смерть за спиной стоит: крылья простёрла, в душу смотрит. Страшно мне!
Колдун и вой переглянулись.
– А ну-ка, – сказал наузник, – идём со мной.
И, взяв блаженную за руку, повёл на поверхность.
В лесу было тихо, тепло и безветренно.
– Полян, она – в себе? Может, обращается? – спросил колдуна вышедший следом Фебр.
Полян осматривал девушку, поворачивая её за подбородок то так, то эдак, заглядывал в глаза:
– Нет. Видать, возле деревни какой-то скрали. Сожрать, поди, хотели.
Его собеседника не особо убедили эти слова, он подошел и беззастенчиво раздвинул губы дурочки указательным пальцем – пощупал клыки, посмотрел внимательно зубы, покрутил девчонку, ощупывая спину, плечи, затылок.
– И впрямь не волчица, – задумчиво сказал ратоборец. – Похоже, рассудком тронулась. Ты откуда, горе? Хоть помнишь – из рода какого?
Она покачала головой, не поднимая глаз.
– Чего с ней теперь делать-то? – Фебр крикнул в сторону. – Орд!
– Да здесь я, – послышался из-за деревьев голос целителя. – Чего орёшь? Подрали что ли?
– Нет. Гляди, какую пригожую сыскали, – ратоборец кивнул на застенчиво перебирающую складки рубахи найдёну.
Орд подошёл, положил девушке на голову тёплую ладонь, к чему-то прислушался и вздохнул:
– Скаженная. Видать, зачаровали, а она рассудком поплыла. В Цитадель везти надо. Не тут же бросать. Родню вряд ли сыщем.
– Верно, – кивнул Полян. – В окрестностях бабы не пропадали. А у ней, по всему судя, дети уж должны быть. Вёсен-то тебе сколько, краса ненаглядная, а?
Светла подняла на него глаза – тёмно-карие, но с дольками пронзительной синевы, пролегшими от зрачка.
