К любимому ресторанчику с говорящим названием «В глуши» Павел и Герберт подъехали почти одновременно. Поздоровались, хлопнув друг друга по плечу тут же на улице, и внутрь заходили уже вместе.
Этому семейному заведению больше подошло бы название «таверна». Бревенчатые стены, колесо с лампами под потолком, кованные бра на стенах, столы из толстых отшлифованных и пропитанных специальным маслом досок, такие же, словно бы рубленные топором, стулья. Здесь, по сложившейся за долгие годы традиции, друзья бывали несколько раз в год. Только своей тесной мужской компанией и лишь по определенным датам.
Бывали всегда втроем.
Втроем…
Когда-то…
Сегодня они сюда приехали вдвоем. Первый раз вдвоем.
Об этом каждый из них подумал, но не сказал вслух.
Сегодня была одна из тех дат, что они отмечали каждый год и только втроем. Алекса эта дата тоже касалась, но сегодня друзья были без него.
Крепкий мужчина, стоящий за барной стойкой, увидел вошедших друзей, кивнул им как старым друзьям и вышел им навстречу.
— Парни, рад вас видеть!
— Григорий, здоров.
Мужчины пожали руки, здороваясь, и бармен, он же хозяин ресторана, повел их в глубь помещения, к огромному, в рост взрослого человека, открытому камину и столу в углу.
— Жаркое из лося тушится, располагайтесь. Я принесу закуски и хлеб, — за много лет хозяин хорошо изучил их предпочтения в выборе блюд.
Хозяин ушел на кухню, не уточнив заказа, впрочем, это место не блистало богатством закусок: в меню неизменно были холодная буженина, домашний сыр, свежие овощи, много зелени да свежий хлеб.
Друзья, увидев стол, к которому их подвели и за который им было предложено присесть, недоуменно переглянулись – стол был сервирован лишь на двоих. Герберт, который звонил, делая заказ, прокомментировал:
— Заметь, я не уточнял, что нас будет двое, но новости доходят и до глуши. О том, что Саню посадили, разве что ленивый не говорил.
Григорий вернулся в сопровождении молодого совсем парнишки, как две капли воды похожего на него самого. Парень ловко расставил закуски и ушел. К столу шагнул Григорий, поставил на стол ТРИ маленькие рюмки и плоскую бутылку без наклейки. Увидев удивленные взгляды друзей на бутылку и рюмки, пояснил:
— Парни, это из личных запасов. Семейный рецепт. Бабушка Агриппина велела вам ее подать.
Павел с Гербертом одновременно, не сговариваясь, повернулись в сторону огромного камина, где обычно в кресле-качалке сидела пожилая женщина, помешивала угли, подкидывала в огонь дровину и посасывала изящную трубку с длинным мундштуком. Сегодня кресло было пустым.
— Она… — Павел недоговорил предложение, не зная, как спросить хозяина о том, где его бабушка, и не случилось ли чего со старым человеком.
— Она выпьет с вами! — услышали они низкий, с хрипотцой, женский голос из-за спины хозяина. Мужчина почтительно посторонился, пропуская пожилую женщину. — Иди, Гриша, дальше мы тут сами с ребятками разберемся.
Хозяин ловко подтащил к их столу переносную загородку, поставил ее, отгородив их от общего зала, и послушно ушел, а та, кого все здесь называли «бабушка Агриппина», первая подняла полную рюмку и протянула ее в сторону друзей, предлагая чокнуться с ней.
— Ну и чего смотрите? Скажете, не видели, что женщины пьют крепкий алкоголь?
Павел с Гербертом подняли свои рюмки одновременно и уже почти донесли их к третьей, зажатой в руке женщины, как вдруг услышали:
— За вашего друга!
Герберт успел чокнуться с женщиной по инерции, но услышав ее тост, он замер. Павел же, так и не донеся свою руку до ее руки, и вовсе остановился. Бабушка чокнулась с ними сама, первая, и скомандовала:
— Выпили! Оба. До дна.
Друзья переглянулись, но отчего-то не посмели ослушаться пожилую женщину. Бабушка проследила за тем, как выпили друзья, одобрительно качнула головой и только после этого пригубила свою, отщипнула кусочек белого мягкого сыра, закусив, и опустилась за их стол.
Мужчины, не ожидая такой крепости напитка, одновременно крякнули, резко выдохнув, и потянулись за закуской. Бабушка удовлетворенно кивнула.
— Правильно, закусывайте. Хороша получилась в этот раз. Сама я ее, родимую, делала да потом травами лишнюю сивуху убирала. Закусывайте, добры молодцы, да слушайте и размышляйте о жизни своей.
Павел с Гербертом обменялись взглядами, но промолчали. Бабушка Агриппина одобрительно покивала, прожевала сыр и закончила:
— Знаю я, что приключилось у вас. Слышала. Мы хоть и не в городе живем, но и не совсем уж в глуши.
Она выудила откуда-то из карманов свою трубочку, выложила на стол перед собой расшитый странными знаками кисет, развязала его и, выудив из него щепотку крупно порезанного табака, начала набивать им трубку, плотно утрамбовывая его большим пальцем правой руки. Павел с Гербертом следили за ее действиями, как зачарованные, и молчали.
Агриппина набила трубку, чиркнув спичкой, раскурила ее, затянулась, выпустила дым и лишь после этого начала говорить:
— Хочу рассказать вам, друзья-товарищи, одну старую притчу. А вы слушайте да не перебивайте! Когда-то два Бога, решив повеселиться, разделили каждого из людей на две половинки. Скучно им там, — Агриппина ткнула вверх своей трубкой, — понимаете ли, было сидеть и наблюдать за нами. И ничем мы, счастливые букашки, не отличались от них самих. Очень уж у нас тут все хорошо было: мир, счастье, любовь. Одним словом, скукота! Не для этого они нас создавали, чтоб умиляться. И тогда придумали они, как сделать так, чтоб интересно им было следить за нами.
