Не под тем солнцем

Будто бы движимый кем-то

Поёшь надрывно, без темпа

У каждого, кто рядом – тремор

Это тебя пожирает дуэнде!

Я вытягиваю руки,

И хватаюсь ими за шею.

По твоим расчётам трутень

Ничего, кроме как есть, не умеет.

Ты впиваешься ногтями

В мои беззаботные пальцы.

Стон твой громкий и протяжный.

Но полно тебе, дорогая! Расслабься!

Пройдёт время – ты обмякнешь,

Спазмы сменятся вечным покоем.

Я хотел бы стать постарше,

Чтобы понять тебя хоть немного.

Ты в последний раз кричишь.

Как обидно, что опять на меня.

На то есть очень много причин.

Это всё я на тишину променял.

Челюсти сна смыкались над ним, в миг, как гильотина, отрезав от мира,

Где тонут в рутины сотнях пучин сотни безликих его побратимов.

И падает каждый на лежбище сна, что расползается тараканами.

Город остался вовне. Где-то там. Здесь о нём нет даже упоминания.

Это не ад и не небеса.

И даже не рядом, и даже не поровну.

Мертвая ночь за собой унесла

Не менее мёртвого жителя города.

А с утра он блевал сном в унитаз, и все тараканы лезли наружу.

Кружился весь мир, и лился из глаз чёрной смолой сансарический ужас.

В киноленте чёрно-белых будней

Увидеть цветные сны не удастся.

Ночью в нём тонешь, но каждое утро

Сон утекает, как песок сквозь пальцы.

Открытый рот

Заржавленный замок

Заброшенная палка

Апорт.

И ты и он.

За сталью и золой

За то, за что и раньше

В огонь.

Моё счастье – видеть каждую гранулу в кубике рафинада

В восемнадцать мне даже на уране и нептуне не рады

Ты восславься как витражные своды Сикстинской капеллы

И как свастика упади предо мной на колени.

Этим миром правит принятие.

Но нас с тобой не примут,

Бредятина.

Вашим ушам не станет приятней,

Коль скоро заткнусь – услышьте