Посвящается тому, кто боится
своей тьмы и ищет свет вовне.
Он внутри тебя
Иногда история приходит в тот самый момент, когда ты сам не можешь смотреть в глаза – себе, другим, жизни.
«Не смотри в мои глаза» не была запланированной книгой. Она стала попыткой найти слова, когда их не было. Протянуть руку к себе через других. Понять, что боль может говорить – и имеет на это право. Она появилась, когда выгорание достигло пика, и меня не радовало ничего. Книги не трогали, любимая работа не удерживала, а привычные источники радости перестали действовать. Оставалось только одно – попробовать писать.
И я начала. Ночами, когда не могла уснуть от тяжести мыслей, открывала пустой документ и писала – без начала и конца, без структуры. Просто сцены, просто герои. А потом поняла, Ана и Арсен – не выдуманные герои. Они – части тех, кто однажды перестал верить, что кто-то останется, даже когда ты невыносим.
Эта история – о взглядах, которых боишься и в которых нуждаешься; о боли, которую не лечат, а проживают; о праве быть – несовершенным, громким, ранимым, настоящим. Моя боль оказалась в их ранах, моя растерянность – в их поисках, моя пустота – в их взглядах. Эта книга помогла мне собрать себя заново. Стать собой – впервые за долгое время.
И сейчас я знаю, почему она важна. Потому что в ней не только выдумка, в ней – правда. Не голая, но честная. Эта история о свободе – быть, чувствовать, бояться, выбирать, ошибаться.
«Не смотри в мои глаза» стала для меня якорем. Точкой отсчёта. Теперь, когда книга закончена, мне важно ею делиться. Потому что, может быть, она станет чем-то значимым и для тебя, читатель.
«Не смотри в мои глаза» – мой способ напомнить себе (и, может быть, тебе), что страх – это не приговор. Это тень, из которой можно выйти. Или хотя бы жить рядом.
Скрежет металла, звон разбивающегося стекла, визг шин, рвущий воздух, – всё сливается в какофонию ужаса, в которой невозможно отделить реальность от кошмара. Удар – резкий, оглушающий, с хрустом, будто ломается не только машина, но и всё внутри меня.
Я не ощущаю тела – только глухую тяжесть и оцепенение, как будто меня сковали изнутри. Грудную клетку сдавливает так, будто на неё рухнула тонна бетона, и в попытке позвать кого-то, – хоть кого-то, – из горла вырывается лишь хрип.
Ночное небо висит над мной пустым, равнодушным полотном без звёзд. Я не знаю, в какой момент меня выбросило из машины, но теперь я чувствую, как холодный асфальт подо мной медленно вытягивает из тела остатки тепла и сил. А вокруг – пугающая, вязкая тьма, вползающая в сознание и уносящая за собой всё: звуки, очертания, боль.
Жар от загоревшейся машины постепенно начинает жечь тело; я ощущаю, как языки пламени медленно подбираются к ногам, будто хотят лизнуть за пятку. И почему они не разрывают это удушающее, вязкое полотно тьмы вокруг? Куда делись другие люди, машины, фонари? Где всё? Где жизнь, которая была секунду назад?
Вдруг я слышу – или мне кажется, что слышу – негромкий шорох где-то совсем рядом. С трудом, преодолевая острую боль в шее, словно вонзаются тысячи игл, я поворачиваю голову и в расфокусированной дымке различаю чей-то взгляд. Голубые глаза, в которых отражаются отблески пламени.
Я пытаюсь дотянуться до них, хочу задержаться здесь, пока эти глаза смотрят на меня, словно с мольбой. Они единственное, что удерживает меня в сознании и позволяют бороться с подступающей темнотой. Но тело не слушается, рука остаётся на месте, и я понимаю, что проигрываю – не боли, не огню, а собственному бессилию. Эти глаза закрываются, и уносят меня с собой во тьму. Без звука.
Ана
Мои глаза сухие. Ни одной слезы. А хотелось бы иметь возможность выплакать этот давящий ком в груди, который словно с каждой секундой всё сильнее сжимает лёгкие и давит на ребра, грозясь разорвать грудную клетку. Ни единого звука. Ни единого стона. Я переношу боль молча.
Интересно, у скорби есть срок давности? Насколько уместно впервые заплакать спустя месяц после похорон? Я пропустила их. У меня не было возможности не просто сказать последнее «я люблю вас» при жизни, но даже после смерти они не услышали мое «прощайте». Почему я осталась? Потому что отец развернул машину и принял удар на свою сторону? Потому что сестра была уже больна и не выдержала повреждений? Потому что у матери остановилось сердце и её даже не довезли до больницы? Почему я осталась, а они ушли? Хотелось бы верить, что бог милосерден, как учили в воскресной школе, и сохранил мне жизнь, чтобы Майки не остался один, но почему тогда не его родную мать, а меня?
Я могу задаваться этими вопросами на протяжении оставшейся жизни, но я наслушалась достаточно подкастов, чтобы понимать бессмысленность этой затеи, а в какой-то степени даже деструктивность такого мышления. Мне нужно сконцентрироваться на том, что осталось. Чёрт, легко сказать. Интересно, все эти гуру психологии и трансцендетной реальности сами испытывали то, через что якобы проводят своих клиентов? Они теряли всю семью, оставались с пятилетним ребенком без денег и без работы в свои 20 лет? Они проходили через страх перед службами опеки, ведь квартиры недостаточно, чтобы оформить опекунство. Их отчисляли из университета, потому что они пропустили сессию? Они жили с маленьким ребенком на оставшиеся сбережения, большая часть из которых ушла на покрытие расходов ритуальных агенств?
