Никакой необходимости выходить на поверхность объекта у Калика не было. Оба вспомогательных двигателя, корректировавших курс ледяной глыбы, управлялись из жилого отсека, где он в данный момент находился. Оба находились в рабочем состоянии (он недавно проверял), связь с ними была устойчивой. Более того: выход на поверхность транспортируемого объекта был строго запрещен инструкцией и полетными правилами, и нарушение запрета грозило отстранением от полетов на срок до пяти лет. И если Калик хотел и дальше работать в Space Cargo International (а он хотел) и не намеревался менять профессию и уходить из космоса (а он не намеревался), то должен был выбросить из головы всю эту дурь о прогулках по айсбергу и тихо сидеть в отсеке, прокладывать курс и сосать лапу. Нарушить инструкцию было нельзя, скрыть нарушение – тем более (за этим следили регистраторы известные – вон он, глазок в углу кабины, и регистраторы скрытые, спрятанные среди прочей электроники), космос не терпел разгильдяйства (это было написано во всех учебниках), а потому – смотри выше. То есть сиди тихо.
Однако Норманн Калик не был в космосе зеленым новичком. Еще во время учебы полетал на линии Земля-Луна, потом год стажировался на марсианских чартерах, и вот теперь второй год работал на маршруте Европа-Марс. Случалось и устранять неполадки в оборудовании, и находить выход в разных нештатных ситуациях. И он знал, что регистраторы, даже те самые «черные ящики», или колдуны, как их называли между собой пилоты, можно обмануть. И он уже давно (месяца три, а может, четыре назад) пришел к выводу, что инструкции пишутся для людей туповатых и робких, таких, что за всю жизнь не сделают и шага в сторону. Себя Норманн к таким не относил.
Он вдруг ясно представил, как он спустя год, по окончания срока контракта, вернется на Землю, как встретится с Робертом, и Лопесом, со всеми друзьями, как увидится с Джулией, и станет рассказывать о своей работе – редкой, экзотической, а в глазах большинства даже героической работе, и как кто-то из них вдруг спросит: «Так что, выходит, ты ни разу и не ступил на поверхность такого айсберга? Не видел, как это все выглядит вблизи?» И как он начнет лепетать что-то жалкое про инструкции и запреты, про свирепое начальство… Нет, представлять такое не хотелось. Норманн понял, что он не простит себе, если не сделает хотя бы одного шага. Далеко он не пойдет – зачем? Но один-то шаг можно! Или несколько. Надо только сначала…
Он дал бортовому компьютеру задание провести профилактическую проверку систем, в том числе регистраторов, после чего в нужный момент ввел пару нужных команд. Все смешалось в извилинах электронного мозга, одни сигналы столкнулись с другими, прямо им противоречащими. Не терпящий противоречий искусственный разум сник, система зависла. Калику только это и было надо. Он на всякий случай проверил, отключились ли регистраторы (они отключились), после чего громко провозгласил: «Свободен, свободен наконец!», и стал собираться.
Хотя он и спешил, но делал все тщательно, стараясь ничего не забыть. Прежде чем надеть скафандр, закрепил ему на плечо дополнительную видеокамеру (штатная камера, вделанная в шлем, давала недостаточно четкое изображение), проверил давление в обеих баллонах. Влез в шелестящую оранжевую оболочку, щелкнул зажимами шлема, включил климатизатор и связь. Связь – это было главное. Теперь, даже если вдруг придет вызов с базы (вообще-то не должен прийти, там все строго по часам, но вдруг), он сможет ответить, как если бы сидел в отсеке, за пультом. Еще раз проверил работу всех систем, подачу кислорода, взял висевшее в углу помело (так на пилотском жаргоне называлось индивидуальное полетное устройство, ИПУ) и шагнул в тамбур.
Зеленый огонек на стекле шлема, в левом углу, подтверждал, что переборка жилого отсека закрыта герметично, путь наружу свободен. «Входная дверь», – негромко скомандовал, почти прошептал Калик, и чуткая автоматика тут же отозвалась. Наружная переборка раздвинулась, и Норманн шагнул на поверхность айсберга.
Шагнул – и окунулся в мрак. Под ногами и вокруг отсека тьма была непроглядная, сплошная, а над головой словно серебряной пылью посыпанная. Там была Кассиопея, и неистовый Денеб, и Арктур – в общем, весь звездный атлас. Граница между твердью, на которой стоял Калик, и условным небом айсберга находилась совсем рядом, примерно в сотне метров, и была хорошо видна, словно проведенная чем-то белым изломанная линия.
Он постоял немного, оглядываясь и запоминая первое впечатление, потом включил налобный фонарь. Мрак сразу исчез, лед в луче фонаре сверкал. Норманн проверил, работают ли обе видеокамеры, и двинулся вперед, к границе, за которой царил день.
Он старался двигаться как можно осторожнее, не делая резких движений. Тяготение на объекте было ничтожное, и, сделав энергичный шаг, можно было взлететь на несколько метров. Чуть позже Калик так и собирался сделать, но сейчас он хотел быстрее добраться до линии дня. Вообще он хотел увидеть как можно больше, снять как можно больше, а времени у него было не так много.
