Никому не отдам тебя

© Каретникова Е. А., 2023

© Лапшина Д. Ю., рис. на обл., 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Сегодня его бесило все: неизвестно откуда взявшееся пятно в самом центре экрана, нитка, торчавшая из носка, коротенькая, но твердая, музыка будильника, раздававшаяся за стеной каждые полчаса. И ее лайки. Ее бесконечные лайки. Лайки вместо разговоров. Лайки вместо того, чтобы встретиться и обняться.

Если бы она на самом деле его обняла, да пусть даже так, чтобы он не смог дышать… хотя откуда у нее силы на это? Так вот, если бы она на самом деле его обняла – такого, какого есть, теперешнего, когда уже ничего не исправишь и назад не вернешь, он, наверное, умер бы на месте. Не от нехватки воздуха, конечно. И даже не от стыда. Это пусть она и ее подружки думают, что ему есть за что стыдиться. А он-то знает, что нет. Ему виднее. Как она там говорила еще в самом начале? «Ты – мужчина, тебе виднее?» Как будто почти не шутила. И смотрела на него серьезными серыми глазами, а у него все переворачивалось и леденело, и потом начинало жечь так, что он не мог смотреть никуда, кроме – да кому теперь до этого есть хоть какое-то дело, куда он там не мог смотреть и где его обжигало? Теперь – никому. Даже ей. Теперь она смотрит на другого человека и рассказывает ему, что у нее там случилось с утра, и носит в сумочке мессенджер, открытый на диалоге с ним, с этим другим человеком. А, нет. Не носит. Она же выбросила смартфон. Так вот. Что же это он все время отвлекается? Если бы она обняла его на самом деле, он умер бы от счастья. От огненного, бессмысленного, но самого желанного на свете. Но она никогда его не обнимет. Она даже никогда с ним больше не встретится. И в этом никто не виноват. Никто, кроме него. Хоть он тоже не виноват. Просто в это никто не поверит.

Как может не хватать воздуха, он узнал этой осенью. Раньше думал: да ну, бред. Писатели придумали. Классики. Мало ли чего они там напридумывали, чтобы людям было жальче их героев. Лишних людей и остальных. То ленивых, то трусов, то просто слабаков, с которыми сегодня не стал бы разговаривать ни один уважающий себя человек. Но то сейчас, а тогда ими очень даже интересовались. По крайней мере, те же писатели. Классики. Ну или про них сочинять было проще. А то попробуй, напиши про какого-нибудь путешественника, который и в Латинской Америке был, и в Азии, и в Африке его чуть не съели. Это сколько нужно материала изучить? Мама дорогая! А лишний человек знай лежит на кровати и думу думает. Посвататься, например, ему к соседней барышне или она для него слишком чиста? И так страниц двести, если не четыреста. Красота. Чего не написать?

Им, кстати, тоже иногда не хватало воздуха – и лишним людям, и их барышням. Но это от нервов. Или от жира.

А ему этой осенью не хватило, когда он вдруг ни с того ни с сего закашлялся, а когда перестал кашлять и хотел вдохнуть, вдруг понял, что не получается. Как будто через все горло натянулась непроницаемая пленка. Он попытался ее выплюнуть – не получилось. А новый приступ кашля уже подкатил к самому рту, и он помчался на кухню, чтобы открыть окно. Почему-то последним светом сознания промелькнула мысль, что уличный воздух должен помочь.

Но помог не уличный воздух. Помогло движение. И даже, может быть, новый приступ кашля – он точно так и не понял. В общем, пленка то ли порвалась, то ли вылетела, и он остался как был, с выпученными глазами, слезами на щеках и широко открытым ртом.

Хорошо, что мама его таким не видела. И никто не видел. Какое-то время внутри еще бился страх, что приступ повторится, и натянется новая пленка, прочнее первой – тогда точно все. Но приступы кашля повторялись, а пленки больше не было, обошлось.

Он проболел три недели. Две – с температурой за тридцать восемь, а одну – без, в свое удовольствие. С ноутом, книжками, смартфоном.

Это-то его и подкосило, наверное. Вот тогда он и дал слабину, которую показывать было нельзя, никому и никогда. А он размяк от болезни и поверил, что его тоже можно любить. Любить просто так, а не потому что он может сделать что-то полезное или, наоборот, не сделать, чтоб знали. Зря поверил. Особенно ей.

Хорошо, что потом ее подруга объяснила. Хорошо, да.

Почему таких вот подруг еще в детстве не отбирают по каким-нибудь неизменным признакам и не отправляют куда-нибудь? Туда, где им было бы хорошо, очень хорошо. Но чтобы и остальным было хорошо. Без них.

Подруга была тощей, бесцветной, зато смешливой и разговорчивой до одури. Поначалу, когда он понял, что придется оставаться одному, попытался даже ухаживать за ней, но быстро сдулся. Не были ей нужны ни его корабли, ни старинные книги, ни журналы прошлого века, которые собирал еще дед. Ее интересовали селфи, подписчики, лайки и чтоб люди были известные, хотя бы в своем кругу, и чтоб если подруги, то только те, за которыми родители присылали автомобили с водителями. А он – ну он тоже годился, на первое время. Но только на первое время. Для разгона. Жаль, он это понял чуть позже, чем было нужно. Но ведь он тогда совсем одурел от боли, от предательства, от того, что опять придется становиться одиночкой. Или он всегда и был одиночкой, а остальное придумал в температурном бреду? В общем, подруга благополучно слилась, и он только вздохнул с облегчением. Мало ему было проблем и без нее? Вот именно.