Соня плелась по заснеженному парку в парах отвращения к себе. Холод не имел над ней власти: холодно не было, только бессовестно себя жалко. Почему жизнь в восемнадцать так сера, уныла и бессмысленна? В то самое время, когда меньшее, на что ты способен, – это спасать мир? Но мир дарит тебе лишь риск глупой смерти, завышенные ожидания и тонну мелкого предательства.
Она подошла к освещённой поляне и застыла: что здесь могло произойти? Снег был взрыт, а кое-где, в свете, падающем из окон ларька, подозрительно отсвечивал красным.
Вдруг Соня поняла, что не знает, и как здесь оказалась. Не знает, почему болит голова и почему на руке, погладившей затылок – кровь.
– Красиво…
Соня дёрнулась и повернулась на голос. Голос обнимал и топил в своей густоте, завораживал. Его обладатель, высокий, симпатичный парень смотрел вперёд: на ларёк, на снежное-месиво, на кровь. Но Соня понимала, что именно здесь красиво – она поймала себя на том, как мысленно выбирает краски для этого пейзажа.
– Я слышал крики, – продолжил он, – Тебе досталось?
– С чего ты взял? – спросила грубо. Рука невольно потянулась к ране на затылке. Голова раскалывалась. Проблема была только в том, что Соня помнила примерно ничего.
– Прикалываешься? – спросил парень.
Соня пожала плечами. Как на такое отвечать?
– Сколько времени? – ответила вопросом.
– Два двадцать.
Ага, не помнила ничего за примерно восемь-девять часов. И судя по мерзкому вкусу во рту, причина не только в ударе, но и в алкоголе. Каком, где? Приехали. «Привет, я Соня, мне восемнадцать и я алкаш». Стыд, еще более мерзкий, чем вкус во рту.
– Ты вообще в порядке? – снова заговорил парень.
«И чего привязался?» Возможные ответы на этот вопрос вызвали только страх. «Черт!»
– А ты чего спрашиваешь? Сам-то что здесь делаешь?
– Живу рядом. Гуляю, когда не спится. Ты?
– Не знаю, понял? В общагу иду, – она махнула в сторону трёх двадцатиэтажных общежитий, похожих на железобетонные кресты, которые вырастали из-за деревьев. В конце концов, это единственно возможный ответ.
– В общаги после двенадцати и до шести не пускают, – сказал утвердительно. На что он намекает?
– Хочу чай, – заявила Соня и ступила наконец в вязкий разрыхлённый снег.
Сразу очнулись органы чувств и приятного в этом не оказалось. Боль в голове усилилась, спина была мокрая и продрогшая, болели бедра и руки, саднило челюсть. Соня чувствовала себя бездомной забулдыгой, а не студенткой лучшего вуза страны. Как будто в приёмной комиссии ошиблись и вот это – настоящая Софья Донская, а то, что она показывала обычно, – маска.
– Чёрт!
Ноги не справились, поехали и она рухнула бы снова, если бы загадочный незнакомец не поддержал её.
– Чёрт! – она уже забыла о нём.
Соня была бы рада встретить его в других обстоятельствах, и поэтому тоже злилась, злилась и пыталась быть отвратительнее, чем чувствовала себя.
– Слушай, ты! Иди, куда шёл!
– Сюда и шёл, – он ничуть не смутился, – И, пожалуй, побуду рядом, пока общаги не откроются.
Соня набрала воздух, чтобы ответить, но ничего не придумала и просто зашагала дальше, дошла до палатки и забарабанила в стеклянное окошко.
Ничего не произошло.
– Я Семён, кстати.
– И что?
– А ты?
– А я лейтенант Коломбо, – она снова застучала в окошко, – ну кто-нибудь! Эй!
Что-то затрещало, заскрипело, и окошко ларька открылось.
– Чё надо? – с заметным акцентом выплюнула взъерошенная мужская голова.
– Что тут произошло? – спросила Соня.
Голове вопрос не понравился.
– Я сплю, откуда я знаю! Вы для этого тарабанили?! Я сплю! Идите куда шли!
– Чаю чёрного два стакана. Сахар? – Соня повернулась к Семёну.
– Без сахара.
– Без сахара, – повторила Соня.
Она взяла сдвоенные пластиковые стаканчики с кипятком и пакетиками чая «Майский» и отдала один Семёну. Через несколько шагов в темноту Соня пронзительно зашептала:
– Он по-любому видел, что здесь происходило!
Семён ускорил шаг и потянул её за собой.
– Эй, ты чего?
– Он может защищать себя.
– Да отцепись ты! – они уже вышли за пределы освещенного круга, и Соня скинула с предплечья его руку.
– Слушай сюда, – она круто развернулась, вколовшись мокрыми ногами в снег, – Я не знаю, кто ты и что здесь произошло. Я не знаю, откуда кровь на моей голове и что я делала последние восемь часов. и я не хочу, чтобы первый встречный хватал меня и куда-то тащил. Ты меня понял?
Он держал её очень мягко, не сжимая, не причиняя боль, но само прикосновение обожгло. В этот момент она готова была убежать, ударить, продать душу дьяволу, лишь бы её никто не трогал. Никогда раньше Соня не замечала за собой этого. Как будто за последние восемь часов случилось больше, чем ей хотелось знать.
Семён поднял руки, будто сдаваясь:
– Кажется, ты не просто упала и ударилась, так? – он озвучил её мысли.
Соня сморгнула выступившую слезу и перевела тему:
– Почему ты сказал, что здесь красиво?
– Я бы хотел это нарисовать, – он пожал плечами, как будто ответ был очевиден, и спросил в ответ, – Как тебя зовут?
– Соня, – сказала она и пошла по дорожке прочь от поляны. Сделав три шага вперёд, она обернулась, приглашая его за собой, – Рисуешь?
