Случайная встреча – самая неслучайная вещь на свете
Родители дали мне имя Валериан. От них я унаследовал фамилию Моисеев. Дружки детства затейливое имя упростили до Валерки, а фамилию превратили в кличку «Моисей». Я слабо протестовал против первого, ну и против второго тоже. А со временем в своём прозвище даже нашёл много лестного для себя, ведь Богу подобный Моисей сорок лет терпел лишения, совершая подвиги. И не ради себя – он искал для своего народа землю, на которой бы им всем жилось безопасно, сытно, привольно. Моя же цель была гораздо скромнее. Я долго подыскивал благодатное место для своей семьи. Ради этого перемещался по стране, подвергался опасностям.
А однажды мне приснился сон, будто в моей обители раздался стук. Словно из глубин прошлого донёсся он до меня. Точно с таким же стуком много лет тому назад к нам в дом ворвались люди. Помню отчаянный крик моей мужественной мамы-фронтовика, отворившей дверь. Меня словно электрическим разрядом пробило. Только что-то из ряда вон выходящее могло вызвать у неё такую реакцию. Выскочив из своей спальни в сумрачный коридор, я увидел людей в чёрном. Двое уже стояли в дверном проёме. Их лица были просто ужасны. Остальные – их оказалось трудно разглядеть и сосчитать в темноте – толпились позади. Мелькнула мысль: «Грабители!» Я, неплохой тогда спортсмен, понял, что счёт идёт даже не на секунды, а на их доли. В голове мгновенно выстроился план. Я ринулся на пришельцев с животным криком, но в самый последний момент сумел разглядеть перед собой долговязого подростка в зимней шапке-ушанке. Его перекошенное страхом лицо было дурашливо вымазано сажей или чёрной краской. Напарник в маске с наклеенными усами над зверски ощерившимся ртом и бородкой трусливо спрятался за его спину. За порогом в овчинных шубках, вывернутых мехом наружу стояли девочки-школьницы. Увидев меня, они чуть не заплакали от страха. Так неудачно ряженые школьники пришли к нам на рождественские колядки…
Тот давний фарс оказался комичной новогодней явью, а этот стук мне слышался во сне. Снилось, что я без страха отворил дверь. Убеждение в образе благочестивой женщины стояло на пороге. Родным голосом мамы было сказано мне:
– Ты, победивший Керкиона1, выполнил свой долг перед семьёй, а значит, перед родиной.
– В чем состоял мой долг? – вопрошал я, немало удивлённый таким визитом.
– Ты выстоял в житейских передрягах, сохранил и приумножил семью, – ответила гостья.
Проснувшись поутру, поразмыслив, я вскоре устремился к месту рождения, на малую свою родину. Доморощенный «Моисей» снова оказался в Карелии. Что побудило вернуться? Лишения, испытанные на чужбине, были ни при чём. Как ни странно, главной виновницей явилась неистребимая, можно сказать, неизъяснимая любовь – тоска по родным местам, в полной мере прочувствовать которую можно лишь покинув их, причём уехав далеко и надолго. Расстояние и срок многократно усиливают её…
***
В тот жаркий июньский денёк на рубеже тысячелетий я отмерял шагами длинную петрозаводскую набережную, вглядываясь в каждую деталь её, которая могла бы напомнить о прошлом. А память услужливо подсказывала картины летних дней 1975-го или уже 1980-ть… Впрочем, какая разница?.. Само время оживало в моём воображении.
Мне казалось, будто водная громада вздымается куполом к горизонту, сливается с небом. В ярких лучах полуденного солнца Онежское озеро играло драгоценными сапфирами. Лёгкий ветерок-опахало ласкал причудливо изогнутое прибрежье. К тёмной прохладной воде, словно к матери, послушным ребенком прильнул умытый город. В парке, на улицах, в скверах молодые тополя запускали в пространство белёсый пух. Вездесущий, он взлетал, проникал в открытые окна и форточки квартир самых верхних этажей или, наоборот, опускался на землю. А там, внизу, тёплый ветерок подхватывал их, сбивая пушинки в маленькие сугробики, – как в начале зимы, они хрустят под подошвами туфель, словно настоящий снег на изрядном морозце. Среди скошенной благоухающей зелени газонов, в тёмных разрезах клумб радужными красками распустились бегонии, петунии, флоксы, солнечные бархатцы, высунули забавные мордашки виолы.
И вдруг в моём воображении под жизнерадостные звуки надраенных до блеска труб городского духового оркестра с просторов Онежского озера на проспект Ленина хрупкой улиткой выползла стеклянная будочка. Осторожно, неторопливо продвигалась она по направлению к железнодорожному вокзалу. Но, отчего-то не добравшись, прилепилась бочком-присоской к монолитной стене пединститутской столовой. Будочка была не пуста. В ней – полнотелая ассирийка с добрым лицом. В блёсткой косынке, чёрном рабочем халате восседала она на обшарпанном стуле, обхватив крупными ладонями вёрткий молоточек и дюжую сапожную лапу, шустро постукивала, позвякивала. Эта смуглая пожилая женщина с неугомонным обувным молотком, лёгкие звуки от которого напоминали тиканье то ли часов, то ли маятника, осталась для меня олицетворением вечности бытия.
