Я, Захаров Владимир Евгеньевич, родился 1 августа 1939 г. в Казани, в семье лесного инженера и школьной учительницы биологии. В нашей семье русская поэзия почиталась высшей ценностью, поэтому еще в детстве я познакомился с отечественной поэтической классикой. Поэтессой была моя мать, писал стихи старший брат, будущий профессор механики. Конечно, и я начал сочинять, но стихотворная планка, заданная в семье, оказалась для меня в детские годы слишком высокой. Так что я больше читал и слушал, чем писал. Кроме того, математика обладала для меня не меньшей притягательной силой.
После окончания школы в 1956 г. в Смоленске, я уехал в Москву, где учился в Московском энергетическом институте. Ходил на собрания литературного объединения МГУ, которым руководили тогда Н. Старшинов и Д. Сухарев. В 1960 г. был из МЭИ исключен по причинам, не имеющим отношения к академической успеваемости. В 1960–1961 гг. работал лаборантом в Институте Курчатова, затем переехал в новосибирский Академгородок, где был принят сразу на четвертый курс физического факультета Новосибирского университета, который и окончил в 1963 г. с отличием, в первом выпуске Университета.
Сразу же по переезде в Академгородок снова стал писать стихи, первые строки сложились еще в поезде Москва – Новосибирск. В те годы в Академгородке бурлила культурная, в том числе литературная жизнь, и я принял в ней самое активное участие. На последнем курсе даже думал бросить науку и стать профессиональным поэтом, не имея намерения пробиться в официально разрешенную поэзию – это потребовало бы невозможной для меня деформации личности. Но желание присоединиться к ордену свободных художников было сильным. Мои близкие друзья – все из этого ордена, а работали кто сторожем, кто – в котельной; среди них замечательный поэт Александр Величанский, великий художник Юрий Кононенко, утонченный лирик Владимир Бойков, прекрасный керамист Владимир Шаповалов.
У каждого своя судьба. Меня же наука волновала не меньше, чем поэзия. Академгородок в шестидесятых был центром научной жизни страны, куда съезжались отовсюду яркие молодые ученые. В такой атмосфере работалось хорошо и я, как говорится, «попал в струю». Забегая вперед, скажу что у меня весьма успешно сложилась научная карьера. В 1966 г. я защитил кандидатскую, а в 1971 г. – докторскую диссертацию по физике. В 1974 г., переехав в Черноголовку, стал заведующим сектором в Институте теоретической физики им. Ландау, а в 1992 г. был избран директором этого института. В 1984 г. был выбран членом-корреспондентом Академии наук СССР, а в 1991 г. – академиком РАН. Являюсь лауреатом Государственной премии СССР (1987 г.) и Государственной премии Российской Федерации (1993 г.). За время научной деятельности опубликовал около 250 статей и две монографии.
Тем не менее, начиная с 1961 г. я никогда не прекращал сочинения стихов. Надо сказать, что парадокса в одновременном занятии наукой и поэзией нет. Мандельштам говорил, что Ломоносову химия помогала. Без притязаний на сравнение скажу, что мне помогала математика. Многие ученые пишут стихи, и вопрос только в том, хватит ли энергии заниматься наукой и поэзией одинаково самозабвенно.
Итак, тридцать лет я упорно писал в стол, но не ощущал себя вне литературной среды. В семидесятые Академгородок был третьей, после Москвы и Ленинграда, культурной столицей России. К нам приезжали знаменитости, а место было маленькое. Благодаря этому обстоятельству, судьба подарила мне знакомство и дружбу с замечательными литераторами, среди которых Фазиль Искандер, Александр Кушнер, Борис Балтер и Аркадий Стругацкий. Уже в Москве я подружился с Олегом Чухонцевым и Евгением Рейном. Фазиль Искандер написал предисловие к моей изданной в начале перестройки небольшой книге стихов. Я стал активно печататься в литературных журналах. Моя новая книга «Перед небом» – избранное, содержит более половины написанного за сорок с лишним лет литературной работы, хотя многие важные стихи, как прежних лет, так и недавние, в нее не вошли.
Несколько слов о поэзии в моем понимании. Что заставляет писать стихи? Меньше всего – желание славы. Бродский сказал, что сочинение стихотворения есть физиологический акт. Верно. Неизвестно, почему и как в голове начинают звучать новые сочетания слов, новые ритмы – и только перенеся их на лист бумаги, испытываешь освобождение и облегчение. Но это не все. Еще он сказал, что у поэта есть долг перед языком. Да, поэтическое слово – квинтэссенция языка. Но и это не все. У поэта есть долг перед миром, в котором он живет, – перед нашим огромным домом, где ходят облака, падают дожди, летают птицы, стоят города, светятся окна. Поэт остро чувствует связь с этим миром, который ожидает неясное и, может быть, тревожное будущее. Именно ему порой дано услышать сигналы, чреватые грядущим. Тогда он просто обязан превратить их в звуки и – «глаголом жечь».
