Комната Январского в общежитии. Сцена освещена слабо, интерьер обставлен убого. На сцене с правой стороны располагается окно, рядом стоит рабочий стол. (Примечание: в зависимости от времени суток регулировать свет: в дневное время комната освещается светом из окна, в ночное – лампой накаливания). На столе настольная лампа, стопка книг; на полу возле стола скомканные листы. За столом стул. Далее, ближе к заднику стоит диван, на котором Январский спит – хотя спит он крайне редко. Над диваном на стене висят часы, стрелки которых остановились на цифре «два». Перед диваном разостлан старенький и пошарпанный ковер. Справа от дивана (со сцены) стоит книжный шкаф, на полках которого расставлено множество книг. С левой стороны сцены в дверь входит Январский – мужчина средних лет с заурядными внешними данными; невысокого роста, одет в костюм из дешевой потрепанной ткани. Рубашка заправлена в штаны не очень аккуратно. В руках у него газета. На лице написано отчаяние, угнетение, глубокая депрессия. Иногда носит очки в кармане пиджака.
Я н в а р с к и й (ищет в карманах очки, но обнаруживает, что в кармане их нет). Стало быть, и очки потерял… Это куда уж замечательнее!
Угрюмо проходит к своему столу.
И чем это я богу не угодил?.. С ума можно сойти! Как же жить дальше? (Осматривается кругом). Больше не могу выносить эту тяжелую атмосферу – атмосферу нищеты и безнадежности. И… невыносимого – до боли невыносимого одиночества.
Доносятся крики из-за коридора.Январский быстрыми шагами проходит к двери и с шумом ее плотно закрывает. Хватается за голову.
А… Невыносимо!.. Животное что ли какое-нибудь завести? Хоть встречать будет. Да вот деньги нужны. Тут и себя одного прокормить не можешь, а животное как прокормить?.. Хм.
Садится, кладет газету, хватается за голову и смотрит прямо перед собой, о чем-то размышляя.
«И скучно и грустно, и некому руку подать. В минуту душевной невзгоды…»
Затем достает из кармана пиджака черный мешочек. Из мешочка – пистолет и рассматривает его.
Интересно, а каково ему (Лермонтову) было умирать?.. Нет, каково ему было жить? Никем не понятому гению. Страшно ли ему было умирать от выстрела? Или куда страшнее было жить? Да, страшнее, наверное, все-таки жить. Быть непонятым при жизни и получить славу гения после смерти – каково? Может быть, и я получу признание после смерти?.. Вряд ли. Скорее меня похоронят в общей могиле бедняков, а мои книги сгниют на полке моего книжного шкафа… Нет, собачья это смерть – умереть без признания. И не оставить от себя камешек с надписью: «Здесь похоронен великий писатель Январский В. Д.». И похоронят меня не на Ваганьковском или Новодевичьем кладбище, а в каком-нибудь подмосковном болоте… А впрочем, зачем мне такая жизнь? И зачем покупать пистолет, если можно было купить на эти деньги хорошее кушанье и отправить себя на тот свет сытым, но убив себя другим способом. Например, отравить себя газом: включить плиту на кухне и уснуть… Тогда пострадали бы другие жильцы. Нет! Не вариант… Или наглотаться таблеток – да только где их найти? Болеть – денег не было, денег нет и умирать… Или перерезать вены… Нет, нет и нет! Все это не то… Страшно, но очень хочу самоубийства. Самоубийство – это конец сумасшедших и великих – что, впрочем, порой одно и то же. Надо умереть от выстрела – так хотя бы не позорно. Хотя о каком позоре может идти речь? Был бы я знаменитым – вот тогда о моей смерти писали бы везде. А я кто? Нищий, но пока не спившийся пи-са-те-лиш-ка. Водки или пули? Надо выбирать… (Переводит взгляд на газету). Я даже не хочу открывать эту газету, даже не хочу видеть его имя. Он ведь украл мою идею, мой труд. А теперь он знаменитость, а я – ни-кто. Смешно еще то, что у меня нет даже доказательств… Зря я это сделал. Я ведь думал, что раз он знаменитый писатель, то непременно поможет мне подняться. А он немного изменил мою рукопись и выдал за свою… Никогда не обращайтесь за помощью к старым профессионалам, они не терпят на своем пути молодых конкурентов. И как он может есть мой хлеб, когда я умираю с голоду?! Я и так зарабатываю копейки своими статейками в журнале, мне еле хватает на хлеб. (Вскакивает). Господи, я не хочу жить! Забери мою отчаянную душу прямо здесь и сейчас. Смотри, я стою перед тобой. Забирай мою душу – она здесь никому не нужна! Лучше бы ты дал мне душу какого-нибудь магната, который влюблен в материальную составляющую нашей жизни. Но тогда… черта с два ты заполучил бы его душу! Такие люди не сдаются – такие цепляются за этот мир до конца. Им не нужно твоего рая, и лицо твое небесное лицезреть. Они хотят только то, что есть здесь и сейчас… Они сильные. А мы – таланты и прочие уроды природы быстро сдаемся. Нам не нужно ничего кроме скромного уголка и хлеба на каждый день. Что нам еще нужно? Богатство нас портит пуще, чем простых смертных. Им-то нечего терять, а мы теряем способность нащупывать необъятное. Становимся сибаритами… Нет и этого мне не надо. Не нужно мне всего этого. Я застрелюсь здесь и сейчас. И пусть никто не пустит слезу над моей могилой. Пусть!.. И люди, которые от меня отвернулись, пусть не узнают о моей смерти. Что с того, что они будут посещать мою могилу раз в несколько лет? Вот если бы я известным, они бы посещали бы мою могилу чаще, чем меня живого. Еще и гордились бы, что они Январские!.. Они не понимают, как можно вот так вот прожить жизнь и не найти себя – их мысли заняты другим. Пусть они не чувствуют за собой вины; они не виноваты. Кто виноват в том, что дети рождаются талантливыми или неполноценными?.. Такие плохо зарабатывают деньги. У них только это на уме!.. «Писателишка! Где деньги, которые ты должен зарабатывать?!» – твердят они мне. А почему они считают, что все на этом свете непременно должно приносить деньги? Почему ремесло не должно приносить эмоции, удовольствие?.. Мне не понять их, а им не понять меня. У меня никогда не было семьи и это ужасно. Точнее она есть, но это все равно, что ее нет.
