О йоге, пожирателе душ Амате и фонаре за окном
У Вас есть внутренняя опора? Что-то метафизическое, тонкое, но прочное, и в то же время гибкое, достаточное для того, чтобы держать Ваш психический и эмоциональный мир в равновесии, не дать ему рухнуть под натиском обстоятельств? Знаете, как будто там ещё есть такое пространство, куда вот это «всё» может рухнуть. Такая Бездна с большой буквы «Б».
Примерно к двадцати семи я понял, что у меня такой опоры нет. Я тогда отходил от неразделённой любви, вдобавок у меня диагностировали варикозное расширение вен. И это в моём-то возрасте!
– У вас плохая наследственность, – объяснил врач и прописал резиновые чулки. До конца жизни, ибо не лечится.
С работой тоже не всё было гладко. Мало кто мечтает работать менеджером по продажам на перегретом рынке правовой поддержки. Иными словами, опереться было не на что. А ещё я был замкнутым, никому не доверял, не мог поговорить по душам. Да и друзей у меня не было тоже.
Помню, листал я ленту ВКонтакте, и попалась на глаза картинка с текстом: «Если вам 25, то это не четверть жизни, это её треть, при условии, что всё у вас будет хорошо». Это на меня подействовало. В самом деле, подумал я тогда, а у меня «всё хорошо»? И словно какая-то пелена спала с глаз: работу я не любил, здоровье подорвал, жил с родителями, семьи и отношений нет.
И тут бы самое время впасть в депрессию. Но я не стал. Вместо этого съехал. Помню себя в этой мрачной, но по своему уютной однокомнатной квартирке на окраине Москвы. Со всех сторон на меня оценивающе смотрят потёртые и заляпанные жирными пальцами коричневые советские шкафы с оторванными ручками. За окном идёт холодный октябрьский дождь. И там же, прямо напротив моего окна, сияя приветливым оранжевым светом, глядит одиноко стоящий во дворе сутулый фонарь. Занавески тогда не было. Её не будет ещё очень долго. Я повешу её весной, когда восход начнёт будить меня по утрам слишком рано. А тогда этот оранжевый свет от фонаря отчетливо давал понять, сколько грязи на полу в комнате.
Я сел на диван. Кругом лежали неразобранные вещи в мусорных пакетах. Вымыть пол? Принять душ? Просто лечь спать? Немного помедлив, я расстелил свой коврик для йоги. Так началась моя новая жизнь в новом месте.
Это был антиварикозный комплекс упражнений, который я нашёл в интернете. После тяжёлого рабочего дня моим ногам становилось гораздо легче. Я приходил с работы, принимал душ, расстилал коврик и растворялся в практике. Если на работе был день рождения или другой праздник, я пил апельсиновый сок. Знал, что на дома меня ждёт нечто несравнимо большее, чем удовольствие от алкоголя. Я стал спокойнее и увереннее в себе. Крепло ощущение, что впервые я делаю что-то важное. Я понял, что слышу, наконец, своё тело и помогаю ему. Впервые моя жизнь не проходила мимо – практика удивительным образом стала её центром. Мне стало не важно, какая погода за окном или какая атмосфера у нас в отделе на работе. Я понял, что такое внутренняя опора. Та самая, что позволяет держать мой личный мир над Бездной обстоятельств и страхов.
И если бы в этот момент закончилась моя жизнь, я был бы спокоен. Ну, знаете, как это обычно бывает: метеорит, ударная волна… или злые инопланетяне решили вдруг распылить землю. Я прямо и твёрдо стоял бы перед создателем всех миров и он, она, они или оно, соединив в себе все любимые мной образы, от кастанедовского Орла до многорукого Шивы, найдя моё имя в бесконечном списке погибших, спросил бы: «Вечерин?». Тем самым голосом, которым наша учительница по химии называла фамилии, ведя ручкой в журнале, нарочито растягивая слова: «К дооооскееее пойдёёёёт… о, Вечерин» с ударением сразу на две «е» по очереди. Странное дело, я не помню ее имени, но помню голос… И вслед за этими словами из тьмы Бездны уже покажет свою крокодилью морду голодное египетское чудовище Амат, пожиратель душ.
Вот он высовывает язык и дышит, как собака, причмокивая и обтекая слюной в предвкушении хрустящих косточек моего тела. Божество гладит его по голове, треплет за ушком, а потом обращается ко мне:
– Итак, что достойного ты сделал в своей жизни, Илья?
И бесы-зрители толпятся вокруг, сверкая огненными глазками в предвкушении кровавого зрелища.
– Ничего особенного толком не успел, – отвечаю я смело, прямо глядя в Невыразимое.
– Так и есть, – поддакивают бесы. – Не успел… Не успел…
– Но я практиковал хатха-йогу, – помедлив, добавляю я.
И бесы в ужасе замирают и переглядываются, а некоторые даже отступают во тьму, недовольно бубня. И Амат, крокодил-гиппопотам, от неожиданности кусает свой толстый язык и скулит, а сутулый фонарь, тот самый одинокий свидетель моей практики, уже яростно намигивает азбукой Морзе своё оранжевое послание в ночную мглу. О том, как всё было, ведь фонари не умеют лгать.
И в этот самый момент, когда страх ожидания приговора должен быть максимальным, я вдруг понимаю, что его нет. Он кончился, как кинолента в старом проекторе, развязался, как шнурки на кроссовках.
– При чём тут вообще спасение? – спрашиваю я себя. – Откуда взялась эта странная идея? Ведь если про меня всё известно, бояться нечего.
