Безликим взглядом мертвеца,
Глаза глядят на темень.
Кругом сквозная пустота
И в пыль растёртый щебень.
Но щель глубокая чадит
Из парапета речки,
Её немного странный вид,
Звёзд отражает свечки.
Шажок, другой и странный бег
По уличным невзгодам,
Вот так устроен человек
Без связи с высшим богом.
Терь зима свой ткёт узор,
В морозных крышах неба
И сыплет бело-всякий вздор,
На корку грязи снега.
Вот след копыт на мостовой,
Ходили видно черти,
А за углом с прямой косой,
Лик притаился смерти.
И нет воды, та стала льдом,
И кружит стёкол лужи.
Скорей всего мы все умрём,
От перегрева стужи.
Скелет идёт, скелет устал,
Ведь кости вязнут в мясе,
А жил раскладистый накал,
Опять в смиренной рясе.
Жара теперь из разных мест,
Течёт воняя потом.
А ветра нет… и счастья нет…
Зато слышна икота.
Живот урчит кляня жару,
Невольно – без исхода.
Видать всё бродит по нутру,
Слепая вера в бога.
Темнеет будущность в глазах,
Но ангел смотрит в белом.
Сожгут теперь нас на кострах,
Джордано Бруно, где Вы?!
Осенний шёпот гниль несёт.
Давно уже в могиле:
И холод, и жары помёт,
Как прах в загробном мире.
А сверху капает числом,
Сопровождая сырость.
Не может осень быть добром,
В ней слякоть и брезгливость.
От пребывания в воде,
Всегда сползает кожа.
Но смерть живёт в такой среде
И топит всех похоже.
Опять прикован чей-то взгляд
На полноту картины.
Стекает где-то трупный яд,
Смертельной годовщины.
Весенний рушится притвор,
За частотой ограды.
Несёт и ветер всякий вздор
Рукой немой прохлады.
Блестящий череп без волос,
Всё смотрит в глубь могилы.
Его не трогает склероз,
Он сам земля и глина…
Судьбы своей не слыша стон,
Считаешь жизнь пределом.
Каков приход – таков урон,
Из массы чёрно-белой.
Живой иль мёртвый всё равно,
Двойная панацея.
Открыл глаза – кругом темно,
Луна косой белеет…
Закрыл глаза и снова мрак,
Везде одно и тоже!
Косой блестит – луны медяк,
Да панацея гложет…