– Я не хочу их видеть! – даже не сказал, прорычал в телефон он, и бросил трубку. И долго ещё потом не мог успокоиться, хотя и прекрасно понимал, что сестра, с которой он только что разговаривал, здесь совершенно не причём. Но ничего с собой поделать не мог. Он всегда приходил в такое состояние, когда речь шла об их родителях, которые к их обоюдному ужасу, снова затевали что-то сообща.
К тому же, отец звонил несколько дней назад и тоже притворно-таинственным голосом предлагал встретиться «всем вместе, как в старые добрые времена».
Ха-ха-ха! Эти старые добрые времена ему прекрасно известны. Точно так же, как и его сестре-двойняшке Дине. Хотя они оба, он уверен, дорого бы заплатили за то, чтобы всё это забыть.
Всё дело в том, что вплоть до двенадцатилетнего возраста, родители изводили себя и своих детей постоянными скандалами и бесконечными разборками.
Они страшно ругались, изменяли, поливали друг друга грязью, шумно, до поздней ночи выясняли отношения и устраивали из собственной жизни и жизни своих детей, – настоящий ад.
То к матери почти в открытую приходили «друзья» и «коллеги» исключительно мужского пола, то к отцу звонили и просили позвать его к телефону какие-то женщины. Однажды прямо к ним домой заявилась девушка с маленьким ребёнком и громко, на радость соседям, потребовала у отца оставить семью, а у матери дать ему свободу.
После такого, как правило, начинались разборки. Долго и шумно. С криками, слезами, взаимными обвинениями, непременным рукоприкладством, страшными оскорблениями и ужасными проклятиями, от которых у него лично до сих пор мороз по коже.
Затем родители постепенно успокаивались, весьма оживлённо мирились, а затем выходили из спальни пристыженные, умиротворённые и почти счастливые… Чтобы через несколько дней всё началось сначала. Если кто-то вдруг подумает, что хотя бы в эти несколько дней в доме воцарялись мир и тишина, он сильно ошибётся. Всё было совсем не так. Нет… Папе и маме необходимо было закрепить достигнутое таким трудом хроменькое взаимопонимание и отпраздновать шаткое перемирие. Что они с превеликим удовольствием регулярно и делали, организовывая разномасштабные вечеринки.
Причём для них не имело значения, закатить пирушку человек на двадцать или, если финансовое положение семьи плакало горючими слезами, только для них двоих. Эмоциональный взрыв и накал страстей присутствовали в любом случае. На таких мероприятиях, сразу после них или даже на этапе подготовки, чаще всего и происходили новые скандалы и разбор полётов. Потому что кто-то из предков начинал ревновать, предъявлять претензии или перебрав со спиртным, вспоминал прошлые обиды и тогда всё начиналось по новой…
После одного из таких разудалых гулянок, когда папаша с искажённым злобой и ненавистью лицом, начал душить мать прямо посреди валяющихся на полу бутылок, разбитой посуды и остатков еды, его сестра – двенадцатилетняя Динка, рывком распахнула окно и ступила босой ногой на карниз девятого этажа. Он и сейчас помнит её заполошный крик, многоэтажным эхом прокатившийся в предрассветном, холодном воздухе:
– Отпусти её или я прыгну… Ненавижу вас! Господи, как же я ненавижу вас!
Он хорошо помнит, как у него перехватило дыхание, и он был уверен, что сейчас задохнётся. Он хотел позвать сестру, но не смог даже разлепить губ. И молчал почти месяц после этого случая. Тогда это случилось впервые. Но осталось с ним на всю жизнь. В особенно сложные периоды, в случае нервного перенапряжения у него как будто останавливается дыхание, и он теряет речь.
Для его сестры этот опыт жизни с родителями тоже не прошёл бесследно. Она может быть им «благодарна» за то, что к своим двадцати семи годам так и не смогла построить нормальных отношений ни с одним мужчиной. Потому что уверена, что ей непременно изменят или предадут.
После того её демарша, когда она, тоненькая, с горящими от какой-то внутренней решимости глазами, в развевающейся сорочке стояла на карнизе девятого этажа, они выдвинули родителям ультиматум – либо те разводятся, либо они обращаются в опеку с требованием лишить отца с матерью родительских прав. Говорила Дина за них двоих. Он лишь молча присутствовал и крепко держал сестрёнку за руку.
– Вас лишат, не сомневайтесь! – громко озвучила Дина их обоюдное требование, – Все соседи, все родственники подтвердят, что вы за родители такие… Особенно, если мы приложим выписку из Денискиной карты, что онемел он в результате сильнейшего нервного потрясения, спровоцированного вашими попойками, драками и скотским поведением в целом…
Это возымело действие. Динка говорила горячо, убедительно, не зря впоследствии стала юристом по семейному праву. Родители несколько поутихли и вскоре развелись.
И вот теперь, спустя пятнадцать лет, поступает это идиотское приглашение на семейный ужин в ресторан. Дина говорит о том, что нужно пойти. И встретиться, наконец, всем вместе. Особенно в свете предстоящих событий. Он был категорически против, хоть и признавал в глубине души справедливость её слов.
Но что-то недоброе, тёмное и желчное не давало набрать номер сестры и сказать, что он согласен. То, что когда-то в детстве не давало ему уснуть, когда он и под толстым стёганым одеялом слышал грохот музыки или очередную матерную очередь из комнаты родителей. То, что заставляло замедлять шаг, подходя к дому, задирать голову и прислушиваться к долетающим из окон звукам. То, что со всей силы ударило его однажды под дых, заперло дыхание и отобрало речь, когда он увидел свою сестру в белой сорочке на карнизе девятого этажа, которая кричала родителям о своей ненависти…
