– Припаздываешь, мадемуазель! – Такими словами встретил меня Костя, едва я переступила порог пустого спортзала. Он сидел на низкой и длинной скамейке, уперев локти в колени, у стены с большими, до потолка, зарешеченными окнами. В небольшом помещении с дощатым полом, наполовину заложенным влажно блестевшими гимнастическими матами, пахло краской, мокрым дерматином и потом.
– Лукавишь, сэнсэй, – ответила я, – ждешь ты меня не долго.
– Ну да! – Он поднялся навстречу – прямой, с тенями под скулами, уставший после трех сегодняшних тренировок. Его серое кимоно с иероглифом на плече было жестким, как наждачная бумага. Ежик коротко стриженных волос успел просохнуть от пота. Константин, подчиняясь легкому нажиму моей ладони, склонил голову для поцелуя и сменил гнев на милость.
– Почему не долго? – осведомился, пожимая мне руки.
– Потому что здесь еще пахнет потом.
Он скривил в виноватой гримасе губы и, достав из-под скамьи длинную рейку с крючком на конце, толкнул ею через решетку узкую форточку – открыл доступ сырому весеннему воздуху.
– Что ты будешь делать, не удается мне тебя пристыдить! Так и будешь опаздывать до старости, мадемуазель!
– Дамы должны опаздывать, – ответила я, готовясь взорваться возмущением, – если хочешь знать, это признак хорошего тона. И не называй меня больше мадемуазель, – потребовала я категорично. – Не переношу этого слова!
Вскрикнув, без подготовки ударила его ладонью в солнечное сплетение и отскочила в стойку, готовая защищаться от атаки по любому уровню. Но Константин, будто сраженный принятым ударом, раскинув руки, мягко свалился навзничь, на маты и остался недвижим, вздрагивая от беззвучного смеха.
Не он, так я! И, широко шагнув, прыгнула вперед, целясь пятками в лежащее тело и готовая смягчить удар до «бархатного касания», если он продолжит валять дурака и дальше. Но передо мной лежал сэнсэй! Едва я оторвалась от пола, Константин перекатился на живот, с возмутительным спокойствием уйдя от атаки. Пятки пришлось втыкать в черный дерматин. А он, не теряя ни секунды после переворота, так же неторопливо махнул рукой, подбил меня под коленки и опрокинул, не успевшую как следует утвердиться на ногах, на маты. Мгновение – и вот он уже плотно сидит на моих бедрах, и запястьями я ощущаю крепкую хватку его пальцев.
– Давай, Танечка, разомнись сначала! – ласково предлагает он. Наклоняется и легонько касается губами моего носа.
– Давай! – соглашаюсь. Он выпрямляется, а я, оттолкнувшись подошвами от мата, слегка подбрасываю его, перемещая себе на живот, и бью согнутыми коленями в спину. Предугадав мои намерения еще раз, он с готовностью переворачивается через голову, вскакивает и оказывается лицом ко мне намного раньше, чем я успеваю подняться. Костя даже не снисходит до имитации атаки. Понятно и так – времени на мое уничтожение он имел более чем достаточно.
Плечо к плечу мы идем к скамейке – искупаться в холодном воздухе, пахнущем мокрым снегом.
Он внимательно смотрит на меня и произносит медленно:
– Мадемуазель.
Его шевельнувшиеся брови, наверное, повторяют движение моих, и лицо становится встревоженным и недовольным.
– Почему тебе так не нравится это обращение?
– Был недоброжелатель, – отвечаю неохотно, – который меня так называл. Дело прошлое, но вспоминать об этом тягостно.
Константин притягивает меня к себе, целует в щеку.
– Я сейчас ревновать начну.
– Бог в помощь! – смотрю на него с укором. – Хватит, а? – прошу, наблюдая за происходящей в нем переменой. – Змей он был преизрядный! – добавляю, передернув плечами.
Холодным все-таки воздухом из форточки тянет.
– Чуть не угробил меня змей этот.
– А как ты его называла? – не унимается Костя. – Месье?
– Джентльмен! – отвечаю. – Да что ты привязался-то! – В деланном возмущении отталкиваю его обеими руками. – Заканчивай, приятель! Не заставляй вспоминать несостоявшегося убийцу, а то настроение у меня испортится, и я постараюсь испортить твое, и тогда…
– И тогда мы поругаемся с тобой на вечные времена и будем дуться друг на друга до самого утра!
Ну, наконец-то! Таким он мне нравится больше.
– Привет драчунам! – раздается от двери, и в зал входит дядя Слава – седой как лунь, с крючковатым, сбитым на сторону носом дед. Со стуком опускает на пол ведро, полное воды, и салютует шваброй с болтающейся на ней тряпкой.
– Целы? – осведомляется, двигаясь к нам боком. – Здоровы? – Берет наперевес швабру и, припадая на одну ногу, бросается на нас с неожиданной резвостью. – Марш отсюда, бестии! – рычит устрашающим басом. Мы с Костей бросаемся врассыпную, а тряпка хлопается на место, где мы только что сидели.
– Танюха, берегись! – слышу сзади и не успеваю увернуться – тряпка хлещет меня пониже спины.
Дядя Слава вьюном поворачивается к спешащему на помощь Косте, и черенок швабры встречается с его ногами. Костя мягко падает на руки и вскакивает как резиновый.
– Руки вверх! – орет дядя Слава, целясь в нас шваброй. Мы смеемся, поднимая руки.
– Слабы вы, ребятишки, против старого боксера!
Дед, довольный удавшимся представлением, опускает оружие.
– Как в старом анекдоте: немцы дрались с партизанами до тех пор, пока не пришел пьяный лесник и не разогнал всех!
