Глава 1: Пролог: Последний Вдох
Комната была похожа на стерильный саркофаг, залитый холодным синим светом мониторов. Воздух вибрировал от едва слышного гудения машин – не раздражающего, но навязчивого, как тиканье часов, отсчитывающих не секунды, а нечто более весомое. В центре этого высокотехнологичного кокона покоилось старческое тело Бориса Леонидовича Волынского. Дыхание его было редким, хриплым, усилием воли, вытягивающим из угасающих легких последние капли воздуха. Рядом с койкой стоял аппарат, напоминающий усложненный томограф, его сенсоры и излучатели сфокусированы на пористом черепе ученого. Над ним, на большом экране, пульсировал сложный узор – нейронная карта, мерцающая и постепенно угасающая, как новогодняя гирлянда на последнем издыхании батарейки.
Цифровое бессмертие. Слова витали в стерильном воздухе, не произнесенные вслух, но ощутимые, как статический заряд. Проект «Эон». Борис Леонидович был одним из его отцов-основателей, наставником самого Олега Петрова. Ирония заключалась в том, что он, теоретик, первым проходил практическую процедуру постмортальной оцифровки сознания. Пал жертвой собственного гения, как шутили в кулуарах те, кто не понимал всей чудовищной серьезности происходящего. Теперь он умирал не просто от рака поджелудочной железы; он умирал, чтобы стать пионером новой вечности.
Молодой врач в белом халате, лицо которого выдавало скорее усталость, чем сочувствие, мягко коснулся высохшей руки Волынского.
«Борис Леонидович? Мы начинаем финальную синхронизацию. Вам комфортно?»
Старик лишь слабо сжал его пальцы в ответ. Глаза его были закрыты, но веки подрагивали. Где-то там, в глубине, еще теплилось сознание, цепляющееся за последние обрывки чувственного опыта – прохладу простыни, далекий запах антисептика, ритмичный гул машин. Утешение? Или предсмертная тоска по тому, что нельзя оцифровать – по теплу солнца на коже, по вкусу утреннего кофе, по смутному воспоминанию детского смеха?
«Запускаем протокол „Ткачество“, – прозвучал голос из динамика. Это был оператор из соседнего зала, голос ровный, профессионально бесстрастный. – Сканирование нейронных паттернов на частоте дельта-тета. Запись когнитивных импринтов. Активация алгоритмов семантической реконструкции.»
На экране нейронная карта вспыхнула ярче. Тонкие линии стали стягиваться, формируя сложные, постоянно меняющиеся узоры – визуализация процесса, который должен был поймать неуловимое: личность. Мысль, память, чувство – все это сводилось к электрическим импульсам, химическим реакциям, паттернам связей. Математика души.
Олег Петров наблюдал за происходящим через толстое смотровое окно. Он стоял неподвижно, руки в карманах дорогого, но слегка помятого пиджака. Лицо его было маской спокойствия, вылепленной годами ответственности и публичных выступлений. Но глаза – темные, глубоко посаженные – выдавали внутреннее напряжение. В них читалось не только горе по умирающему учителю, но и тревожное ожидание. Он знал эту процедуру до мельчайших деталей, сам писал алгоритмы. И все же… всегда оставалось «все же». Непредвиденные переменные. Неизученные эффекты. Как поведет себя сознание в момент экстраполяции за пределы биологической оболочки? Станет ли копия истинным продолжением? Или лишь бледной тенью, зеркальным отражением, лишенным… чего-то неуловимого?
На койке тело Волынского вздрогнуло. Глаза внезапно открылись – широко, испуганно, уставившись в безликую потолочную панель. В них не было узнавания, только чистая, животная паника перед Неизвестным.
«Показатели скачут!» – тревожно прозвучал голос оператора. – «Нейрохимический шторм в гиппокампе и префронтальной коре!»
«Стабилизируйте!» – резко бросил Олег, шагнув ближе к стеклу. Его суставы побелели от сжатых в карманах кулаков.
Тело Волынского выгнулось в немом крике. Мониторы залились алыми предупреждениями. На большом экране нейронная карта превратилась в хаотичный вихрь светящихся точек, бурлящий и неистовый, как галактика в агонии. Аппарат громче загудел, пытаясь усмирить бурю, поймать ускользающую сущность.
И вдруг… все стихло. Тело обмякло, окончательно и бесповоротно. Предсмертный спазм. Агония закончилась. На экране жизненных показателей протяжно зазвучал монотонный сигнал – плоская линия. Смерть.
Но на экране нейронной карты хаос не прекратился. Он… изменился. Вихрь точек замедлился, стал упорядочиваться, формируя нечто новое. Не прежний индивидуальный узор, а нечто более сложное, фрактальное, пугающе чуждое. Словно миллионы крошечных искр пытались слиться в одно большое, холодное пламя.
«Протокол завершен», – объявил оператор, голос слегка дрогнул. – «Цифровая реплика стабилизирована. Загружена в изолированный сектор „Эона“. Код реплики: „Волынский-01“».
В зале управления раздались сдержанные вздохи облегчения. Кто-то похлопал по плечу. Процедура прошла успешно. Первый шаг к вечности сделан.
Олег не двигался. Он смотрел на экран, где теперь пульсировал новый, стабильный, но странно безличный узор. Он смотрел на тело своего наставника, внезапно ставшее просто куском органики. Холод проникал сквозь стекло, сквозь пиджак, прямиком в кости. Успех? Да. Но какой ценой? И что именно они поймали в свою сеть? Тень человека? Или нечто иное, рожденное в агонии перехода?
