Все самое интересное начинается, когда Лене становится скучно.
Одно из самых ранних воспоминаний – это, когда мне было года полтора-два. Мы жили тогда еще в старой квартире на Садовой. Мама пошла на кухню готовить, а мне стало скучно – я до сих пор живо помню это чувство – и я отправилась вслед за ней. Она стояла у плиты спиной ко мне. На кухне был массивный, а для меня еще и очень высокий, деревянный стул, сидение которого было обтянуто коричневым кожзамом. Обычно мама сажала меня на него, пока готовила. Но тут она была занята. Я молча пыталась забраться на стул, мне хотелось залезть на него самой. Так тяжело было закинуть на сидение ноги, потом подтянуться и усесться поудобнее. Я мучилась-мучилась и наконец забралась на него – до чего же я была довольна, что у меня получилось, сколько торжества я испытала!
Как-то раз, когда мы были летом у бабушки, я надумала научиться ездить на взрослом велосипеде. Мне было лет пять, не больше. Мои двоюродные сестры, которые старше меня на пять-шесть лет, уже могли ездить на велосипедах с высокой рамой и даже умудрялись возить меня на багажнике. Я на какое-то время осталась на дворе одна, от ничегонеделанья стало скучно, и я решила, что сейчас самое время поучиться ездить на велосипеде. Я же видела, что, даже если не достаешь до педалей, можно подлезть под раму и крутить их, стоя. Подумано – и почти сделано.
Я смогла поднять велосипед и даже успела дойти с ним до калитки, как вдруг я увидела, что на двор заходит мама с дядей. Мое внимание переключилось на них, я не удержала равновесие и рухнула на бетонный пол вместе с велосипедом. Падая, велосипед не отпустила, из-за чего заработала синяк на пол-лица. И хотя на следующий день мы собирались ехать в город, из-за моего лица мама оставила меня с бабушкой, а я в то лето больше не предпринимала попыток научиться ездить на большом велике.
Одна из наших любимых семейных историй тоже приключилась, когда мы гостили у бабушки. Моей сестре было чуть больше года, значит, мне – около семи лет. Как-то вечером к нам на двор прибежал кто-то из соседей с просьбой о помощи – отравилась молодая женщина по соседству. Почему-то дома мы были с мамой одни, соседка тоже была одна дома. У них был конь, которого она запрягла в телегу. Нас с сестрой оставить под присмотром было не у кого, поэтому мы тоже поехали. На узкие ко́злы села эта соседка и мама с младенцем. Мне не хотелось ехать в телеге с полутрупом, кроме того, я всегда была очарована конями, но, несмотря на мое страстное желание, меня посадили назад.
Теплый летний вечер, несколько километров по дороге среди ухоженных колхозных полей, залитых нежным и ласковым солнечным светом. Ехать в телеге, запряженной конем, утопая в ароматном запахе свежего сена и запахах с полей, отдающих воздуху жар, накопленный за день, и симфонией этих запахов, рассказывающих о торжестве жизни. Радоваться бы этому, да вот только рядом со мной бессознательное тело – жутковато. Вдруг соседка, а может, быть мама, просит проверить, как там наша подопечная. Я не знаю, как. Мне предлагают потрогать ей лоб. Мой ответ: «Все хорошо. Уже холодеет» заставил соседку резко с клубами поднятой пыли остановить телегу и соскочить с ко́зел на землю с криком: «Я труп никуда не повезу». Однако «труп» томно поднял голову из сена, вальяжно махнул кистью и также томно протянул «езжайте-езжайте». Мое детское «холодеет» скорее всего было о том, что у нее нет жара и что это уже хорошо.
На следующее утро эта отравившаяся вернулась своими ногами из больницы, да еще и в компании какого-то мужчины. Уж больно падкая она была на мужчин, кажется, из-за них регулярно и травилась, правда, травилась «грамотно» – так, чтобы ее откачали. А я с тех пор отказываюсь трогать лоб, чтобы определить, есть ли у человека температура или нет. Мне всегда кажется, что лоб примерно одной и той же температуры.
Как-то классе в первом задали написать две строчки единиц. Я нашла эффективный способ выполнения этого задания: сначала нарисовала ряд вертикальных палочек, потом пририсовывала к ним короткие палочки. Получалось быстро, хотя, конечно, не очень красиво – это были не единицы, а весьма примечательный частокол почти в стиле Пикассо. И вот, когда я уже заканчивала вторую строчку, в детскую комнату вошла мама и увидела мои художества. Ох, и влетело же мне за самодеятельность. Конечно, переписывать мне пришлось не две, а уже несколько строчек под ее неусыпным контролем. А мне так тогда хотелось, чтобы она похвалила меня за мою сообразительность и неординарное решение задачи.
Во времена моего детства малыши уже ходили самостоятельно в магазин, потому что это было безопасно – машин было мало, а окружающим, мне кажется, доверяли больше. С шести, а, возможно, и раньше, я уже ходила в магазин сама – купить хлеба, молока, чего-нибудь еще из продуктов. Мама никогда не просила меня отдавать ей сдачу: первое время я отдавала ей сама, потом перестала, потому что ей было, кажется, все равно. Сдача копилась, потому что я никогда себе ничего не покупала – я не люблю жвачку, редко ем сладкое, даже мороженое, поэтому тратить было просто не на что, кроме того, это были семейные деньги. Они просто копились, мелкие монетки я постепенно меняла на более крупные, а их – на банкноты. Я чувствовала, что родители не поймут, откуда у меня деньги, поэтому им ничего не говорила.
