Революция для оренбургских казаков явилась полной неожиданностью.
О той закулисной работе, которая велась в Петрограде с конца 1916 года среди правительственных кругов и политических партий, казаки ничего не знали. Точно так же они были в полном неведении и относительно пропаганды, ведущейся среди рабочих и запасных солдат с самого начала мировой войны.
Казаки всецело были поглощены войной. Все их мысли были прикованы к фронту, все их заботы сосредоточились на помощи армии, ибо война больше всего коснулась казачьих областей. Все способное носить оружие мужское население было мобилизовано и послано на фронт; малолетки обучались на территории войска в запасных полках, готовивших пополнения фронту.
Когда в конце февраля 1917 года в Петрограде произошел переворот и началась революция, оренбургские казаки, как в станицах, так и на фронте, не отдавали себе ясного отчета в происшедших событиях и не знали, как воспринять их. Благоразумная часть казачества инстинктивно чувствовала, что из революции ничего хорошего не выйдет. Казаков особенно смущало свержение царя, так как в массе казаки были глубоко преданы монархическому строю и никак не могли себе представить Россию республикой.
Насколько большинство казаков не уясняло сразу смысла революции и не было подготовлено к новым порядкам, показывают хотя бы такие факты. В первые дни революции в Оренбурге и других городах на территории войска были устроены манифестации, в которых принимали участие и казаки. Во время шествий по улице с красными флагами горожане пели революционные песни, а казаки, следуя обычно в хвосте колонны, как ни в чем не бывало распевали:
Оренбургцы-казаки
Верно царю служат,
По границам разъезжают,
Ни о чем не тужат…
В полках и станицах еще долго пели явно «контрреволюционные» песни, как, например, любимая оренбургскими казаками:
То не соколы крылаты
Чуют солнечный восход.
Белого царя казаки
Собираются в поход…
С первого момента революции войсковое начальство на местах растерялось и не знало, как ему реагировать на события. Ни атаманы отделов с их управлениями, ни тем более станичная и поселковая администрация не были подготовлены к революции и на все обращенные к ним со стороны населения вопросы отмалчивались или просили дождаться указаний свыше. По установившемуся порядку все рассчитывали получить те или иные указания сверху, но приказов на места не поступало, ибо аппарат власти был разрушен сразу. Наказной атаман, генерал-лейтенант Тюлин, был смещен в революционном порядке (должность наказного атамана Оренбургского войска совмещалась с должностью губернатора Оренбургской губернии), а начальник Войскового штаба, Генерального штаба генерал-майор Товарищев, скоропостижно скончался от разрыва сердца.
Первыми, кто начал проявлять активность в станицах и поселках, были станичные фельдшеры, учителя, писари и вообще казачья полуинтеллигенция, до того времени бывшая в загоне. К ним постепенно стали примыкать разные недовольные элементы из разночинцев и казаков, считавших себя при старом режиме почему-либо обиженными.
На фронте в казачьих полках не только не было ликований по случаю торжества революции, но чувствовалось явное смущение и даже ропот. Казаки заняли пассивное положение: присматривались к соседям и выжидали событий. Строевое начальство в большинстве случаев оказалось не на высоте. Хотя офицеры, происходя из войскового сословия, стояли к рядовым казакам ближе, чем в регулярных полках, и отношения между офицерским составом и нижними чинами в казачьих частях были проще, тем не менее и здесь рознь и разобщенность сказались с первых же дней революции.
Офицеры умели командовать «согласно уставу», а казаки «исполнять приказания начальства». Но когда жизнь из рамок уставов и наставлений выскочила, ни те ни другие не знали, что делать и как друг к другу подойти.
Казаки жадно набросились на чтение газет и листовок, которыми наводнялся фронт; прислушивались к наезжавшим «ораторам». Офицеры, наоборот, к революционным газетам относились с брезгливостью, а «ораторов» встречали с явной враждебностью. Когда казаки обращались к офицерам за разъяснениями, те не умели этого сделать; одни ограничивались смущенным молчанием, другие говорили стереотипные фразы, вроде того, что «в газетах пишут глупости», а «ораторов нечего слушать».
Некоторые из офицеров по старой привычке «распекали» своих казаков – и за чтение газет, и за посещение митингов; наиболее суровые грозили арестами и «стойками».
Вначале казаки без офицеров не смели открыто выступать. Но вскоре и в казачьих частях появились агитаторы: сначала со стороны, а потом из своих же казаков, главным образом из нестроевых: фельдшеров, писарей, обозных. Из офицеров «на революционную платформу» стали немногие. Наибольшую известность – своей демагогией – приобрели братья Каширины (Николай и Иван) и подъесаул Нагаев, выступивший впоследствии на Государственном совещании в Москве против атамана Каледина.
Постепенно начали образовывать в казачьих полках комитеты, с появлением которых стала расшатываться дисциплина и вноситься дезорганизация.
