Приближаясь к Оренбургу, увидели мы толпу колодников с обритыми головами, с лицами, обезображенными щипцами палача. Я тогда не знал кто в этой компании есть кто. Но всё же что-то мне подсказывало, что-то на уровне чувств, что этот человек с большим цветком в руке сыграет важную роль в жизни города.
Так и получилось – уже по итогу ходило множество слухов, версий всех событий, но все они сводились к тому, что Пугачёв (этот самый с цветком в руке) спас всех.
Толпа колодников прошла, и…
******
Как оказалось, тогда Пугачёва в городе никто не знал, кроме офицеров. Это и сыграло с ними злую шутку.
Привели колодников на озвучивание режима их труда. Все присели поникшие, будто постаревшие. Офицер Миронов закончил читать с листа режим их труда, как единственная женщина среди всех их, Марья Мироновна, спросила:
– Извините. Извините!.. ах… – Испугалась было Марья Мироновна своего же голоса. – А когда нас закончат пытать, что будет?
Никто не ответил, и переглянулись даже офицеры.
– Я не знаю. – Уверенно и очень резко сказал Миронов. – Вас, – Полупоклоном указал Миронов на Марью, – приговорили к смерти. Вас тут не замечают, но, может быть, любят. Тогда, возможно, стоит надеяться на лучшее?! – То ли язвительно, то ли с насмешкой закончил Миронов.
– Стоит.
Колодники стали вставать, и тогда Пугачёв взглянул на потолок, увидел плесень и потрескавшееся дерево. Никто этого не заметил, только Пугачёв: в этой части страны и сильно льют дожди, и сильно сушит солнце. Плесень так разрослась, что заполнила собой дыры в крыше. В казарме было свежо и прохладно…
«Кто-то точно должен сделать заявление… Кто-то должен… Я не теряю рассудок, я лишь его сохраняю. Я только погружаюсь в „режим труда“, чтобы приберечь всё на самый нужный момент…» – Уверял себя Пугачёв. – «Кто-то защитит меня, и я прозрею. Я открою глаза, я подниму взгляд, и… Схвачу протянутую мне руку, чтобы вскочить и оглянуться, ужаснуться от происходящего».
Пугачёв встал последним из колодников, и хоть его впервые в жизни и вели на каторжные работы, он почему-то чувствовал и предугадывал что и как тут должно быть.
Наступила ночь после первых каторжных работ. Марье Мироновне виделось звёздное небо. Она сидела на земле, закинув голову в тёмный потолок – у Марьи Мироновны уже начала было кружиться голова, но она всё не опускала её. Сквозь тёмные круги в глазах, теряя сознание, Марья начинала видеть звёзды. Она действительно чувствовала, что находится в положенном ей месте.
Ничто её не тревожило, ничто не имело для неё хоть какую-либо значимость. Только чувства. К ней подсел старый каторжник Швабрин:
– Сидите.
– М? – Чуть слышно промычала Марья.
– Я тоже часто так сижу. Гляжу в потолок, и будто вижу сквозь него. Кто бы мне ни сказал, что пора ложиться спать, что пора набираться сил для завтрашнего дня… труда, – я никогда их не слушал. И посмотрите на меня! – Будто удивился сам от себя же Швабрин. – Я жив, я разговариваю с вами, и я заметил Вас.
******
Марья Мироновна только спустя минуту или две наконец опустила на Швабрина свой взгляд. Швабрин показался ей живым, бодрым человеком. Марья Мироновна прикрыла от усталости веки, и казалось, вот-вот упадёт наземь. Так
