Снова осень. Золотая осень, воспетая художниками и поэтами. Самое мое нелюбимое время года. Не понимаю, как можно любоваться увяданием и смертью. В какие бы наряды не рядилось увядание, каким бы золотом не платило за восторги, итог у него один – смерть. На меня осенью нападает тоска, жить становится неуютно. Не люблю осень. Правда, года три назад, я с ней примирилась и даже, можно сказать, подружилась. Произошло это, как и все в моей жизни, случайно и неожиданно. Однокурсница уговорила меня съездить на выходные в деревню за медом к ее родственникам пасечникам. К деревенской жизни я равнодушна, а вот мед люблю, особенно в сотах. Из-за него и поехала. И вот уже в четвертый раз специально беру часть отпуска в сентябре и приезжаю на недельку, дней на десять.
В прошлом году, уезжая, думала, что больше приеду никогда. Глупая, разве в жизни бывает что-то «никогда» и «навсегда». И вот, я снова еду по сумрачному хвойному туннелю, к свету… Лучи закатного солнца, отражаясь от пожелтевшей листвы, кажется, и сам воздух делают золотисто-соломенным… Через несколько минут автобус выедет из туннеля, повернет налево, и откроются взорам поля, луга, долы, пруд, уютно спрятавшийся в ложбинке между долами… Хвойно-сумрачный туннель сменится светлым липовым. Посередине аллеи – резная скамейка.
Деревня эта поломала мои стереотипы о деревне вообще и влюбила меня в себя, в свои окрестности. Здесь мне снова захотелось рисовать. Однажды поняв, что большой художницы из меня не получится, в одночасье забросила все – и художку, и краски… мольберт задвинула в самый дальний угол кладовки. Не хотелось быть одной из… из очень многих, чьи работы разглядывают снисходительно, покупают, торгуясь как за редиску на рынке… Мне и сейчас этого не хочется, только сейчас я уже не думаю об этом. Пишу картины и не думаю, что с ними будет дальше, купит ли их кто-то, попадут ли они на выставку… мне нравится сам процесс… Причем – вот ведь странность – пишу я только в деревне. В городе желание пропадает, там привычная рациональная жизнь, никаких полетов фантазий и творческих мечтаний.
Припозднилась я в этот раз. Сумерки сгущаются, разливая синюю краску, добавляя загадочности. Аллея не светится золотом, она словно отяжелела, налилась бронзой… Скамейка. На ней одинокая фигура старика. Есть или нет? Не разобрать. Наверняка есть. Он всегда сидит здесь в это время. Не около дома, как другие, а в липовой аллее, в стороне ото всех. Колоритная фигура. В прошлом году я даже пыталась написать его портрет… Удивительно, почему в первый свой приезд я его не заметила. Тогда, с подругой, было бы проще подойти познакомиться, разговориться. Подруга у меня – гений коммуникабельности, не то, что я.
Я издали любовалась им, мечтая написать портрет, пытаясь понять, представить, кто же он. Можно было, конечно, спросить, пусть даже не его самого, а квартирную хозяйку тетю Дашу, но тогда пропала бы загадка, а мне интересно самой придумать. Пусть даже потом мои фантазии окажутся далекими, очень далекими от действительности. Ну и что? Я же придумываю, создаю образ, а не ориентировку для розыска. Мне нравится придумывать людям необычные, полные драматизма, приключений, страстей биографии, примеряя их словно маски. Вот только образ старика никак не поддавался, не могла придумать ему биографию. Не совпадали мои заготовки с его видом, казались фальшивыми, надуманными. Но ведь была же у него, какая-то профессия, и жизнь была, не сразу же он стал стариком, и чем-то же еще он занимался, кроме сидения на скамейке.
Как-то возвращаясь с очередной прогулки из леса, пытаясь справиться с этюдником, кепкой, полной грибов, и закрытой дверью в подъезд, я буквально столкнулась с загадочным стариком. Он выходил из дома, где я жила, и куда пыталась попасть. Провожал его дядя Коля, тот самый пасечник.
– Голуба моя, – рассмеялся дядя Коля, увидев мои почти акробатические трюки, – кто ж за грибами с этюдником ходит? Ты бы еще пианино взяла!
– Да я и не за грибами ходила… грибы так случайно встретила… – промямлила я, стесняясь перед стариком своей неуклюжести.
– Ага, выскочили это они на тропинку и давай перед тобой красоваться – нарисуй нас, возьми нас с собой, а то нам здесь плохо, страшно в лесу, – продолжал развлекаться дядя Коля.
А старик как-то мягко, заботливо принял у меня кепку с грибами, поправил этюдник, сваливающийся с плеча, и легонько подтолкнул меня в открытую дверь.
– Иди, красавица, устала небось.
Мы вместе поднялись на второй этаж, дядя Коля уже на лестнице обогнал меня, открыл дверь в квартиру. Жила я у него на правах подруги племянницы и компаньонки его жены, тети Даши.
– А что Осенний то в дом не зашел? – Спросила тётя Даша. – Он вроде не суеверный, чтоб не возвращаться.
Я оглянулась – старика не было, ушёл.
– Да он торопился, дело ж у него. – Весёлость дяди Коли улетучилась, словно и не было. – Да и я пойду. Поедем пока не стемнело.
В тот вечер дядя Коля против обыкновения не пришел к ужину, но обычно строгая в таких делах тётя Даша только отметила это, добавив после получасового ожидания, что ужинать будем без него. Мне было любопытно, что за дело такое у них могло быть с этим таинственным стариком, куда они уехали на ночь глядя. Дядя Коля не любил ездить после полудня, все поездки – только с утра. Но спросить я не решалась. Тётя Даша не одобряла праздного любопытства и сплетен. А в тот вечер она стала какой-то печально-задумчивой, словно переживала, передумывала что-то важное. Никогда прежде е видела ее такой.
