Гудели… гудели и клокотали пробуждающиеся весенние звуки. Апрель безумствовал, разливаясь громадными лужами прямо посреди мостовой, ручьями тёк вдоль тротуаров, багровыми штрихами резал пепельно-голубое небо, ещё по-зимнему бледное и холодное.
Мерно чеканя шаг, Долганов шёл по Ремесленному валу мимо добротно отреставрированных старинных зданий. Одет он был как-то нарочито невзрачно, словно специально хотел подчеркнуть своё безразличие ко всему внешнему. Но, несмотря на это, его облик сразу обращал на себя внимание. Худоба и густые волосы до плеч создавали впечатление поэтической натуры, но в то же время во всех его движениях ощущалась точность, симметрия и внутренняя мобилизация какого-то почти военного свойства.
Когда наш герой проходил мимо входа в магазин «Культтовары», двое немолодых мужчин с портфелями, стоящих под козырьком автобусной остановки на противоположной стороне улицы, проводили его глазами.
– Долганов… – прокомментировал первый с какой-то особой многозначительностью.
– Сын генерала? – уточнил второй.
Первый столь же многозначительно кивнул.
– Кажется, он юрист? Адвокатом работает? – продолжал расспрашивать второй.
Собеседник поглядел на него таинственным взглядом, в котором явно просматривалось жгучее нетерпение, какое подчас охватывает завзятых разносчиков сплетен при встрече с потенциальным слушателем.
– А вы что… ничего не знаете?
– А что такое? Я в ваших краях уже лет пять как не был…
Выдержав интригующую паузу, первый чуть наклонился к уху второго и принялся что-то энергично ему нашёптывать.
А Долганов тем временем свернул в арку громоздкого здания эпохи «излишеств в архитектуре», над которой белым по красному кумачу было выведено: 1945–1975.
Двор квадратный, сквозной. Миниатюрные балкончики над окнами высоких первых этажей кокетливо подаются вперёд своими изогнутыми формами. Но их лёгкие, парящие силуэты искажены всевозможным содержимым, загромождающим их скудную площадь: лыжи, санки, велосипед колесом кверху, плотные ряды влажного белья на верёвках, горшки для цветов. И всё помещается, для всего практичный хозяин нашёл место. Прерывисто погромыхивают кабинки лифтов, курсирующие вверх и вниз в приставных наружных шахтах, обтянутых металлической сеткой. Откуда-то сверху доносится жужжание дрели, сливаясь с другими умиротворяющими звуками городского быта, столь привычными для горожанина.
И из этого тихого уголка, сделав ещё пару шагов, вы попадаете на Большую рыночную площадь – ядро старого города, где с утра до позднего вечера не иссякают потоки гуляющих.
Щёлкают фотоаппараты, фиксируя золочёные купола, порталы, скульптуры на фасадах, мелкие башенки и плетёные ограды.
Бесспорной доминантой в северной части площади возвышается краснокирпичное сооружение в псевдорусском стиле, где с середины 1950-х годов обитает обком партии и облисполком. В восточной части его архитектурным мотивам вторит кирпичное здание чуть поскромнее, занимаемое центральной библиотекой, у входа в которую толпятся немецкие туристы и по команде юной гидши усердно вращают головами.
Проходя мимо, Долганов неодобрительно покосился в их сторону, не выражая и тени гостеприимства.
В Узорном переулке часть домов перетянута строительными лесами. С тех пор как Околицк стал одним из пунктов самых популярных экскурсионных маршрутов, тема «масштабной реставрации» не сходит со страниц областных газет. Время от времени где-то возникают ограждения с указателями обхода; для местных жителей это стало привычным неудобством.
Долганов петлял дворами ещё минут семь, демонстрируя хорошее знание местности, и наконец оказался на улице Анны Алексеевой, с южной стороны отделявшей старый город от ближайших окраин.
Антураж здесь был уже не такой живописный: ветхие деревянные домишки, грязные бараки, разбитые урны. Но по-своему жизнь кипела и здесь.
Из широко распахнутых окон рюмочной то и дело высовывались посетители, извергая клубы табачного дыма. Аппетитно пахло солянкой. Звучали громкие голоса, хохот, звон посуды и ругань поварих. А возле входа, переминаясь с ноги на ногу, стояли трое мужиков – в ватниках и кепках, с папиросами в зубах. Надутые от пива и недовольства жизнью, они шныряли глазами по сторонам, безнадёжно ища хоть каких-нибудь новых впечатлений. Увидев Долганова, все трое насторожились. Лицо незнакомца выражало совсем не то, что их собственные лица, и видел он явно не то, что видят они, а нечто совсем другое, им неведомое и непонятное…
Подозрительное любопытство с налётом зависти овладело разом всей компанией скучающих наблюдателей.
– Слышь, ты… тилиденция… закурить не найдётся?
– Да ладно, пусть живёт…
Не обратив внимания, Долганов проследовал дальше. Вдали показалась очередь, которая тянулась вдоль стены и сворачивала за угол. Безразлично глядя перед собой и слегка покачиваясь, люди продвигались вперёд мелкими шажками. Иногда очередь останавливалась надолго, и люди стояли молча, с обречённой покорностью.
– Это что, всё за хлебом? – спросил Долганов молодую женщину в платке.
– Да не, это в бакалею, – без особой охоты ответила она, не поднимая глаз. – Гречку дают, ядрицу, два кило в руки. А хлеб это ты вон тудыкася, – махнула она в сторону угла. – Там у них очередь другая.
