Каждый из нас – ангел с одним крылом; и мы можем летать, только обняв друг друга.
– Лучано де Крещенцо
– Я надеюсь на чудо. – Я напрягла слух, чтобы расслышать ее слова, сказанные слабым хриплым шепотом сквозь прерывистое дыхание. – Мне нужна ваша помощь, чтобы верить.
Дэб не говорила, что совершится чудо, а только то, что она верит и надеется. Мы сидели в кругу друзей, которые встречались в детском приюте при церкви, чтобы молиться вместе с ней, после того, как недавно ей поставили диагноз: неоперабельный рак легких четвертой стадии. Мы все знали, что значит неоперабельный, но не осмеливались говорить об этом вслух. Неоперабельный означало смертельный, слово, которое не должно звучать в детском приюте, слово, которого не существовало, когда мы были детьми и пели: «Палки и камни будут ломать мои кости, но слова никогда не ранят меня». Дэб страдала от рака молочной железы несколько лет назад. Звание «Выживший» она носила до того дня, пока «смертельный» не постарался заменить его.
Меня удивило приглашение молиться за нее. На меня можно рассчитывать, когда нужно приготовить еду для больного или если требуется помощь в планировании сбора средств. В таких случаях я весьма кстати со своими маркетинговыми идеями и чемоданом, полным пожертвований. Но мне неловко молиться вслух в присутствии посторонних людей. Кроме того, я не была близка с Дэб. Мы встречались в церкви в течение шести лет. Она занималась планированием выездных и исследовательских групп, человек, готовый прийти на помощь, даже когда ее не просят. Я знала, что она любила красное вино, матоун и Баффало Сейбрз[1], но за стенами церкви мы с Дэб не общались. Мы не разговаривали по телефону, не встречались, чтобы выпить по чашечке кофе или сходить в кино. Я не знаю, почему такие вещи происходят в церквях. Каждое воскресенье на протяжении многих лет мы обнимаем одних и тех же людей, мы видим, как растут их дети, и мы разделяем их трудности и радости, но по каким-то причинам мы ограничиваем наши отношения общением в стенах церкви. Может быть, поэтому я согласилась присоединиться к группе и молиться за нее. Она была больна, и я подумала, что ей, вероятно, нужен лучший друг, чем была я.
После того, как мы закончили молиться, Дэб отказалась ото всех предложений в помощи по приготовлению еды, уборке ее дома или выполнению иных поручений. Когда мы спросили, что мы можем сделать для нее, она ответила:
– Пришлите мне ободряющие слова и верьте в мое чудо.
Ободряющие слова – это, безусловно, по моей части.
Я рассказывала истории с тех пор, как мне исполнилось шесть лет, когда моя мать впервые прошла сеанс электрошоковой терапии. Я рассказывала истории, чтобы мои сестры не шумели, пока мама спит после процедур. Она спала подолгу. Сон был ее спасением, ее единственным прибежищем от борьбы с депрессией, которой она проигрывала, независимо от того, насколько сильное напряжение атаковало ее тело. Тогда в нашем доме не было книг, но у нас был каталог Сирса, в котором было много фотографий улыбающихся детей, одетых на каждый случай. Мои сестры и я прижимались плечом к плечу на нашем большом, старом, потрепанном диване и листали страницы этого каталога туда и обратно до тех пор, пока не находили подходящие обувь и сумочки для наших вымышленных приключений. Мы путешествовали в далекие страны, куда нас отправляло мое воображение, и мои сестры, мой верный экипаж, жаждали чуда так же, как и я.
Когда я писала Дэб свое первое письмо, я изо всех сил старалась избегать слов «Я верю в ваше чудо». Как я могла обнадеживать ее, когда врачи Дэб не могли ей помочь? За десять дней я отправила по электронной почте несколько оптимистичных историй, которые звучали неубедительно, мои слова выдавали отсутствие веры в ее чудо.
В день, когда Дэб получила известие, что у нее опухоль мозга, которую необходимо удалить до начала лечения ее легких, я почувствовала головокружение, думая о том, как она продолжает надеяться победить рак дважды. Я знала, что Дэб была сильной. Она была высокой, спортивной и играла в женской хоккейной команде. Помимо этого, она была верующим человеком и могла бороться духовно и физически, но рак в ее мозге и легких не мог не пугать.
И тогда мои письма изменились.
Я не знала, что чувствуют люди, заболевшие раком, но мне был хорошо знаком страх. Я подумала обо всех тех моментах, когда я был напугана событиями, независящими от меня, об историях, которыми я могла бы поделиться с Дэб, если бы мы стали более близкими подругами или если бы у нас было больше времени. Так я начала писать ей свои рассказы. Я писала ей о своем разводе и том, какой неожиданностью он стал для меня. Я писала о том, как меня поймали на воровстве в магазине и о лучшем танцоре, которого я знала, несмотря на то, что у него не было ног. Когда Дэб ответила, что «независимо от того, насколько плохо я себя чувствую, теперь у меня есть то, чего я жду с нетерпением, – это ваши письма», я продолжила писать. Она была слишком больна, чтобы есть, но не так больна, чтобы не читать.
