«Когда же принесут обед, когда же… по времени уже пора, так почему не несут?..»
Смотреть всё время в потолок становилось невыносимо. Все кирпичи и швы между ними, все оттенки, разводы, неровности были уже давно изучены. Через маленькое решётчатое окно, похожее на экран старого телевизора, сочился мутный свет, весь в хлопьях. Наверное, снаружи шёл снег. Где-то капала вода, будто молоточек стучал по одной и той же металлической клавише. Он попытался вычислить кубатуру помещения, чтобы отвлечься от мыслей о еде, но дело сразу не задалось. Во-первых, помещение было неправильной формы – старая постройка со сводчатым потолком, во-вторых, оконце в двери, называемое кормушкой, тяжело открылось, и на него поставили алюминиевую миску и кружку.
– Карандаш можно?
– Нет, – ответил человек по ту сторону.
Взяв посуду и поставив её на столик, привинченный к стене, он начал рассматривать принесённое.
Так, что тут у нас: слипшийся в комок рис, но и это была большая удача, несколько кусочков неизвестных рыбин, чай (заварка сорной травы, видимо, крапивы) и, самое главное, вот он, заваленный гарниром, выглядывает своим краешком – отрез белого хлеба! Да-да, белый хлеб, тот самый, который давали намного реже чёрного.
Надо сказать, что развитая личность способна избавляться от скуки самыми необычными способами, в том числе и тем, который выбрал обедающий сейчас человек. Вот уже больше месяца мял он в руках кусочки хлеба, отказавшись от части еды ради цели – вылепить шахматные фигуры. Сначала он, правда, задумал суицид, но, вовремя остановившись, отринул никудышную мысль. Теперь, подобно Савве Мамонтову, лепившему своих надзирателей в Таганской тюрьме, трудился он над воплощением своей идеи. Партнёров, как видно, ждать не приходилось, поэтому играть ему было суждено с самим собой.
Чтобы изготовить тридцать две фигурки, учитывая, что белый хлеб давали примерно в три раза реже чёрного, ему потребовалось тридцать шесть дней. Конечно, он пробовал поговорить с охранником о том, чтобы чёрный заменяли на белый, но это было безрезультатно. Ради чистоты эксперимента он, не без упрямства, строго решил сделать чёрные фигуры из ржаного, а белые – из пшеничного хлеба. В среднем одна пайка с малым остатком уходила на фигуру или две пешки целиком. Технологию он выработал такую: отрывал мякиш от корки (она не годилась) и начинал его разминать. Смекнув, что если смочить мякиш водой или слюной, то получается субстанция, похожая на пластилин, он действовал так: минут десять мял хлеб пальцами двух рук, потом добавлял немного воды, давил ещё минут двадцать, снова смачивал водой и последний отрезок в полчаса делил пополам финишным увлажнением, итого – час мять при трёх смачиваниях. Дальше было интересней, начиналась лепка. Первые фигурки-пешки выходили довольно уродливыми, но по мере накапливания опыта стали получаться вполне приличные изделия. Использование ногтей в работе – а ногти отросли неплохие – позволило добиться лучшего качества исполнения. В общем, если сначала на изготовление пешки далеко не высокого качества у него уходило больше двух часов, то теперь столько стало уходить на сложную фигуру. Причём рост их эстетического уровня был налицо. Например, слон выглядел не как примитивный столбик с упрощённой маковкой, а как сложная колонна с венчающим её тевтонским шлемом. Дольше всего пришлось повозиться с конём: час на субстанцию и около трёх, чтобы вылепить морду, никак она не выходила. Но в конце концов вполне похожий силуэт коня, обрезанного по шею на фигурной подставке, получился.
Работать с чёрным хлебом ему нравилось больше, так как сам материал был более пластичным, но сейчас он радостно, даже с вожделением смотрел на белый. «Ну вот и последняя фигура… белый король… пожалуй, сделаю его с короной чуть более высокой, чем у чёрного. Хотя нет, не буду».
Намяв грязно-белую смесь до необходимого состояния, он раскатал её колбаской и поставил вертикально, столбиком, по высоте получалось сантиметров восемь. Дальше ногтем отметил «голову», «туловище» и подставку-блинчик. Наметил декоративные валики, окантовки. Потом при помощи разогретых пальцев стал лепить основание, выводить тулово и мелкие элементы. Менее чем через два часа он долепливал корону. Безусловно, это была его победа. Теперь оставалось поставить фигуру на батарею и подождать часов восемь-девять, тогда хлебный истукан превращался в твёрдый сухарь.
Поскольку близилось время ужина, то ставить фигурку на батарею было опасно, могли отобрать, значит, нужно было подождать, пока принесут еду, а там через три часа отбой, выключают свет, и можно смело ставить сушиться.
Примерно так он думал, снова лёжа на шконке и смотря в потолок. А ещё не переставая терзал себя мыслью о том, почему здесь оказался. Два месяца не мог он этого понять, и никто ему не дал объяснения. Сначала заключённый громко кричал, требовал, даже угрожал, но после того как к нему в камеру зашли два исполинских охранника… Нет, они его не били, просто заглянули с дубинками, пришлось угомониться. Он просил, чтобы ему дали хотя бы отобранный телефон, позвонить успокоить близких, но получил отказ.
