Глава 1. Окраина
Квартира заполнена чужими людьми. Квадратного вида человек расхаживает по комнате, в руке у него пистолет, другой человек энергично отворачивает ножки у табурета – в шестидесятые в моде такие табуретки с отворачивающимися ножками. Я вижу молодую женщину, склонившуюся над детской кроваткой, слышу ее монотонный плач, похожий на вой, мне хочется, чтобы она замолчала наконец, и успокоилась. До какого-то возраста я думал, что это мне приснилось, но, когда я описал маме эту картину, она призналась, что так все и было. В соседней квартире кто-то шумно отмечал пятидесятую годовщину Октября, и выехавшая на вызов оперативная группа по ошибке стала ломиться к нам. Отец принял их за грабителей, достал хранившееся у него в диване охотничье ружье, и выстрелил в дверь. Свинец рикошетом пробил сиденье табурета. Ворвавшиеся милиционеры сбили отца с ног, вырвали из рук ружье, а табурет, с застрявшей в нем пулей, изъяли в качестве вещественного доказательства. Чтобы не тащить табурет целиком, они отвернули у него ножки. Пазл собрался. Мама утверждала, что заряд прошел в метре от моей ноги. Отца арестовали, и выпустили только через несколько месяцев, после маминых настойчивых просьб и уговоров. Следователь пожалел молодую привлекательную женщину с маленьким ребенком – редкая по тем временам удача.
История, которая много говорит о том, каков у моего отца был нрав. Высокий, тонкий, пользующийся невероятной популярностью у женщин, он был крайне неуравновешенным человеком. Внешне он походил на Муслима Магомаева. Мама – яркая темпераментная блондинка, то и дело получала поводы для ревности в виде доносившихся до нее слухов.
– Видели твоего Колю на Иркуте, у него девки на пузе прыгали.
Отец не воспринимал эти разговоры слишком серьезно, его больше интересовали способы получения дополнительных заработков, нежели любовные победы. Случалось, он брал меня с собой на прогулки, заходил в ресторан, и там заказывал любимую мной манную кашу, хотя ни в одном ресторане ее в меню не было.
Целью его, конечно, была не каша, а официантки, которым он лапшу на уши вешал, мол, одинокий отец, мать трагически погибла, готовить не умеет, вот и приходится из положения выходить. Дамы умилялись, роняли слезу на щеку и шли варить манку для ребенка. Мне эту историю мама рассказывала, сам я ничего такого не помню, да и она узнала о ней совершенно случайно. Как-то пришли они с отцом в ресторан, и тут она заметила, что официантки ведут себя необычно: смотрят со значением, шушукаются между собой, подмигивают отцу и чуть ли не поздравляют. Когда она потребовала от него объяснений, он, смеясь, ей все и выложил. С юмором был человек, что ни говори.
В армии отец жаловаться на приступы головной боли. Его направили на медицинскую комиссию, начальник которой – полковник медицинской службы, объявил его симулянтом, за что батя, запустил в него чернильницей. Отца отдали под трибунал, ему грозил срок, и все шло к тому, что его посадят. На его счастье, следователем по делу назначили молодую женщину, и отцу не составило большого труда склонить ее симпатии на свою сторону. Отец отделался небольшим сроком. Пока он сидел, от рака умерла его мать, и он горько жалел о том, что свалял дурака, лишив себя возможности с ней проститься.
Он был не разговорчивым человеком, не любил пустую болтовню, и ему не нравилось, если я начинал «распускать уши», прислушиваясь к разговорам, которые обычно вели мужики где-нибудь в предбаннике, завернувшись в простыни. Папа не догадывался, что в его семье растет антрополог.
Память сохранила немногое из моего периода жизни в Сибири. Помимо штурма квартиры оперативниками, помню раннее утро, кухню, едва освещенную слабым солнечным светом, родители еще спят, а я, едва дождавшись рассвета, в одной рубашке, пробираюсь по холодному полу на кухню и ем ложкой застывший в кастрюле кисель.
Помню, что в детстве меня пугала церковь, которая находилась в роще, где стоял дом моей бабушки. У меня сохранилось воспоминание, как мы с бабушкой со свечами в руках ходим по кругу под печальное пение невидимого хора, от которого хочется плакать и бежать вон. Затем густобородый дородный старик в богато расшитой ризе дает на маленькой ложечке что-то удивительно сладкое, и эта сладость затмевает все дурные переживания. Чудно, что рощу, в которой стояла церковь, все называли скитом, и даже бабушкин адрес хранил это старинное, чудом сохранившееся в эпоху советского новояза название: «Роща-скит дом 7».
Этот островок обособленной жизни под боком у деревянного храма среди высоких сосен на холме, был моим небольшим миром, имеющим свои естественные границы: с одной стороны стоял мост, с проезжающими мимо автомобилями, с другой церковь, а между ними заросшее камышом болото, населенное утками и лягушками, которое упиралось в железную дорогу. Всюду росла черемуха, но меня, прежде всего, интересовали грибы, которые я собирал один без всяких инструкторов и подсказок, безошибочно выбирая только те, что были съедобны. Бабушка запекала их в духовке, с кухни шел густой аромат, но я никогда их не ел – для меня был важен ритуал сбора, со всеми причитающимися атрибутами: плетеным лукошком и перочинным ножичком. Бабушка, уходя на работу в санаторий для больных туберкулезом детей оставляла мне его в сенях, но часто забывал это сделать и в таких случаях я просил его у соседей. Однажды я нашел в роще гигантский гриб-боровик, такой каким его рисуют в сказках, но шестилетний сосед, одолживший мне лукошко, у меня этот гриб выкрал, оставив без добычи. Бабушка парнишки, похожая на ведьму, на мою просьбу вернуть гриб лишь усмехнулась: – Еще найдешь! – но я больше такого гриба не находил.
