Перекрёстки …и прошлого следы

Санкт-Петербург. 2001-й.

1.

Был дождливый день. Дождь начался еще ночью и весь день, весь день он не перестал ни на минуту. И вот сейчас уже была почти ночь. Темная, теплая еще настолько, что можно было не закрывать балконную дверь и наслаждаться чистым сырым воздухом и мечтать еще о том, что, возможно, это не последние летние деньки.

Но лето осталось позади. Очередное лето. Оно уже прошло.

Оно уходило из ее души без сожаления. Еще одно такое же лето. Да и к чему эти лета, все равно изо дня в день, из лета в лето жизнь текла в одном направлении без особых радостей или печалей. Все было не так, как в юности, когда лето было действительно временем отдыха, тепла и счастья. Сейчас не было денег, сейчас не было смысла в отдыхе, сейчас не было ничего…

Мать умерла. Наконец умерла мать. Даже не верилось, что ее теперь не будет никогда. Так она внедрилась в ее жизнь, в ее сознание. Как заноза.

Один критерий был все эти годы у нее – смерть матери. Она ждала ее, она мечтала о ней. Она грезила этими днями свободы.

Нет матери. И больше не будет.

Но она продолжала существовать. В мыслях. В образах. Видимо, мало было умереть ей. Надо было…

Скоро она переедет в ее квартиру. Скоро станет там жить. Как долго она мечтала об этом. Как долго мать занимала ее место в пространстве. Как долго заставляла считаться с собой. Она надоедливо тыкала собою в нос. Она не давала покоя.

Она…

Что ей надо было от нее? Она словно выпендривалась и выхвалялась, что живет до сих пор, живет в ее квартире и будет жить до упора, пока совсем в хлам не разнесет ее жизнь.

Подспудно она знала, что только окончательное разочарование матери в том, что ей так и не удалось сломить ее волю к жизни, к стремлению идти своим путем, заставит мать примириться с необходимостью уйти в мир иной. Но так могло продолжаться слишком долго. Мать жила ей назло. Она хотела видеть свою дочь поверженной и признавшей свое поражение.

Но нет, дочь шла совсем в другом направлении – к своему возрождению.

Мать не знала этого. Она знала только один путь – тот, которым шла сама. Она не догадывалась, что на этом пути она растеряла все. Если бы она увидела это – она сошла бы с ума. Она не знала, что уже давно стала сумасшедшей. Как все…

Она сидела на балконе. И смотрела вдаль. И вдруг ее охватило странное чувство – она летела. Она видела этот Мир таким большим! Она могла охватить его внутренним взором, наполниться им и лететь! Ее легкие расширялись в этот момент, она становилась такой большой внутри себя и видела, как летит над этим пространством!

Она посмотрела вокруг. Постаралась посмотреть простым взглядом, как всегда смотрела с высоты своего третьего этажа. Да, все совсем, как всегда.

Она снова чуть подняла взгляд и посмотрела чуть вверх и вдаль… и снова полетела! Она чувствовала, как стремительно неслась сквозь пространство… и продолжала сидеть на пороге своего балкона.

И в этот момент она подумала, что, видимо, так и совершаются самоубийства – человек считает, что, шагнув вниз, полетит. Сначала идет ощущение полета, а затем желание испытать этот полет.

Ей стало не по себе. Что это было? Мираж? Восторг смерти? Восторг перехода из бытия в… в бытие? Другое бытие. В бытие, где нет мира вещей.

«Да, не все самоубийцы совершают самоубийство с горя. Есть еще желание, осознанное желание попасть прямо сейчас в тот другой мир, о котором мы знаем. Восторг „небытия“. А ведь в том „небытие“ как раз и есть самое наше настоящее Бытие. Надо только отделиться от тела».

И все-таки больше ей не захотелось испытывать судьбу. Она постаралась вернуться на землю. И вернулась. И посмотрела вокруг.

Воздух был чист и прозрачен. На детской площадке играли дети. На скамейке под девятиэтажным домом напротив сидели обыватели и обывательши и чесали языками. По двору бегали собаки. Бомж копался в помойной бадье. Совсем юное создание с милым личиком и ладненькой попкой шло бодренько по тропинке, повесив сумочку под мышку, и курило сигаретку. Джинсы обтягивали попку, маячка обтягивала грудку, пупок сверкал между поясом джинсов и краем маечки, и демонстративная сигарета выглядела совсем неуклюже и пошло в ее руке. Все напоказ.

«Все напоказ, – подумала она. – Боже, как все это противно! Как все это надоело! Куклы напротив и кукольная, убогая дешевка вместо жизни. Как все надоело. Как все надоело».

Она встала и ушла с балкона.

2.

Старый родной секретер! Вот он, миленький! Сколько воспоминаний!

Колпинская квартира, маленькие сыновья, старое черное пианино, вечера с вязанием или вышивкой в руках… Все напротив этого самого секретера. Когда-то он приобретался с такой удобной откидывающейся крышкой специально для сыновей, которым, старшему из которых, тогда еще только через три года предстояло пойти в первый класс. Но никто из них так и не сидел за откидной крышкой этого секретера. Все сложилось как-то иначе. И уроки сыновья готовили за разными столами в разных странах и не в одной квартире. А секретер так и остался, катаясь по свету вслед за ними в контейнерах. И теперь стоял прямо посередине маленькой комнаты в маленькой квартире на первом этаже, где еще недавно жила ее мать вместе со своей кошкой, которую она называла доченькой. А она, настоящая ее дочь, скиталась по чужим квартирам в ожидании, когда же освободится ее квартира. Когда матери, наконец, придет конец.