Годучай,
И беспечные степи
Через тонкие праведные пальцы
уснувшей казашки.
Алыча,
И ко мне тянутся дети,
Пытаясь достать до края
белой длинной рубашки.
Ничего,
Я могу удержаться в седле.
Я смогу, в этих степях не остаться
облачной пылью.
Этот день
Расплывается солью во мне,
да и память красным коршуном
расправила крылья.
Успокой
Теплый ветер мне в спину,
Сжатый воздух смешай
с бесконечною синькою неба.
Я душой
Ощущаю тонкие силы,
Что вплетаются в желтые косы
Кусачего лета.
Гром. С неба падает гром.
И, конечно, я в нём не услышу себя.
Чтобы рассказать всем о том,
Что я убит и влюблён в красоту сентября.
Пой, ветер, в кронах, и спи.
Каждый лист тобой сбит. Засыпает земля.
В бой идут одни старики.
Не касаясь, легки
Их шаги, как и я.
Будет день, да будет пища,
Будет пища, будет новый день.
В зимней куртке отыскалась тыща,
Так удачно начался апрель.
Греет солнце, грею я улыбкой
Каждого, кто встретился в пути.
У меня в кармане золотая рыбка
С Ярославом Мудрым на груди.
С чистой совестью, как у ребёнка,
Наслаждаюсь в парке красотой.
Птички звонко напевают «Голубой вагон».
Украду украдкой,
Спрячу под столом.
Маленькие лапки
Радуют теплом.
У меня котёнок!
Длинные усы,
Голос звонкий тонок,
Просит колбасы.
Мама, папа, можно?
Будем мы дружить!
Никогда мороженное
Не буду я просить!
Сладких ват не надо,
И сиропов тоже,
Только котя рядом…
Мама, папа, можно?
Иногда хочется вернуться в детство.
Найти бы средство.
И вот он я – пятилетний,
Несу одуванчики маме,
Чтобы потом оставить в стакане.
И мне кажется – мир так прекрасен,
Что не хватит слов описать его.
Мир так светел, полон красок.
Ему не знакомо слово «зло».
Руки мои легко тянутся к небу,
Словно в нём, далеко, наверху,
Есть что-то неизвестно такое,
Что на вкус ощутить я смогу.
Там мои коленки стерты до боли,
Но я счастлив, я словно во сне,
Будто боль стоит немного
И на сдачу выпала мне.
Только как найти это средство?
Это детство, это детство.
Будет вечно идти по пятам.
В который раз иду я по улице,
И, кажется, падает небо.
Слова в прозу не преобразуются.
Воскресенье. Продается верба на каждом углу.
Какое странное слово – улица!
Ещё страннее дать улице имя.
В Нагорном парке кажется
Сильнее неба – падение.
Глаза протираю, сомнений сажа…
Кто я? Кто ты? Летние тени?
Записать, нарисовать бы
Мгновение каждое, и, может,
Увидит тот, кому не плевать.
Я сделаю это позже.
Море волнуется раз.
Я выхожу из подъезда.
Мимо бежит детвора,
Догоняя детство.
Я бегу вместе с ними,
Несколько лет, едва,
Есть ли у юности имя?
Море волнуется два.
Море волнуется три.
В парке, с коляской, сыном,
Такие короткие дни…
Мы взрослые, любимые.
Море волнуется, море…
Десять, пятнадцать, двадцать…
Плывём вместе с тобою,
Плакать или смеяться?
Море волнуется, море —
Время хитрее лисицы.
Книжка и кружка кофе,
Надо ли торопиться?
Я обнял берёзу крепко,
И услышал разговор
Высоко смотрящих веток,
Слог ветров, текучий спор,
Манят голоса из древа,
Создают печальный стон,
И берёза будто дева,
Будто мать, что кличет в дом.
Я же сын, и я-то знаю,
Отчего грустит она,
Оттого, что я врастаю
В эти дикие края…
Корни длинные плетутся,
Расстилаются везде.
Скоро матери коснутся
На родимой стороне.
Обниму берёзу крепко,
И услышу тишину,
Ветер не коснётся веток
Прекратит он песнь свою.
Ты говоришь: «Пора, хватит,
Тебе завтра на учебу.
Превращать сегодняшнее вино в воду,
Воду в буквы, буквы в слова, слова в диалоги,
Диалоги вопросы к себе и вселенной».
Почему? Как? Зачем? Кто мы и где мы?
«Вот тебе и учеба», – говоришь ты.
А сама смотришь под ноги,
И в глазах твоих просветление,
Мгновение и ты.
Листья.
Все кажется просто:
мелодия осени
на спящих
усталых
ночных
фонарях.
Стучатся мне в окна
Кленово-мохнатые лапы
нового дня.
Я тебе напишу самые красивые строки,
Заверну в фольгу из самых нежных эпитетов.
Положу под дверь, позвоню и сбегу.
В моноспектакле
ты будешь
единственным зрителем.
Ты однажды уйдешь,
Не дочитав свою книгу,
Не сполоснув свою кружку —
Ты сохранишь интригу.
Будто на пару минут,
Будто так, в магазин,
Будто к соседке ушла —
Чтоб попросить аспирин.
Кот будет ждать у двери,
Телефон разрываться без толку.
Вышивка тихо умрет,
В себе не заметив иголки.
В моем теле опять другой.
Он простывший пассажир трамвая,
Он застрявший между зубов
Системы неравенства равных.
Он приплывший с подводной лодки,
Он поддатый сосед с площадки,
Он уснувший на верхней полке,
Выставивший грязные пятки.
Мое тело – чужой хлам,
Заболевшее, уставшее, злое.
Если нужно, даром отдам,
В багажнике есть запасное.
Я не слишком молод, не слишком стар,
Я не слишком, не слишком, не слишком.
Я застрял где-то между танцующих пар,
Вместо мыслей серьёзных мыслишки.
Посылаю к чертям я спокойствие лет,
Далеко, далеко, далеко.
Я последний оставшийся горный абрек,
Распевающий грозно «Моя Сулико».
Я последний джедай, между светом и тьмой,
Апельсин заводной, заводной, заводной.
Я читатель и автор Умберто Эко,
До ре ми и фа соль, молоко и фасоль.
