Старость – это когда потенциально осуществимое переходит в разряд «уже никогда».
Пыльная комната. Четыре человека. Сквозь пробитую форточку летит холодный воздух, но солнца нет. Стучит дверь от сквозняка; она закрыта, но все равно стучит. Она никому не нужна.
Первый молчит, играя в шахматы сам с собой. Он никому не нужен. В двух метрах от него лежит Второй, спортсмен двухметрового роста. Нос поломан. Он смотрит в потолок. Он никому не нужен. В полутора метрах по длине сидит за компьютером Третий. У него ДЦП на ноги. Он этим пользуется. Третий никому не нужен. Справа от него лежит Четвертый. Незнамо кто. Листает книгу и хочет спать. Он тоже никому не нужен. Тишина. Лишь раз в минуту звучат восклицания Третьего, – и опять тишина.
– Слушайте, а сколько бы вы хотели иметь детей? – это Третий.
– Ой, как же ты надоел!
– Наверное, двоих.
– А у меня их вообще не будет…
Четвертый промолчал. Наверное, знал правду – вокзал, стакан, весна. Об этом подумали все.
Стук в дверь. Третий встал, но опять сел. Пошел открывать Четвертый.
Это Пятый, пьяный.
– Пойдем покурим…
– Да как же вы все надоели! Пойдем.
Коридор пуст.
– Ой, кури здесь, еле ходишь уже!
– Дай сигарету… – это Пятый.
– Ды на.
– Хм. А у меня есть. Это я тебя на гнилость проверял.
Еще один с ДЦП. Тоже на ноги. Он тоже никому не нужен.
– Это все из-за ног, да?! Ща буду всех крушить! – сказал Пятый. И упал.
Четвертый пошел за подмогой. Шестой лежал на кровати. Здоровенный крестьянин. Ему всегда смешно, но спокойно. Пятого отнесли спать. Четвертый покурил с Шестым…
Дверь на балкон хлопнула.
– У меня дела… – ушел.
– У меня тоже… – ушел.
1
Сидят на табуретах трое солдат. Играет музыка. Правда, не у них. Улица пробила окошко. Балки, камни из брусчатки, доски, кусок гусеницы – все освещалось солнцем и несло сквозь осколки стекла весну. Да, такой весны еще не было! Снаружи смрад, а так вообще прекрасно, хотя чего там только не было.
Напротив двухэтажного подвала был расположен какой-то штаб. Приезжали и уезжали машины, стучали сапоги и ботинки. Это был второй день.
– Че ж делать-то?
– Да я почем знаю…
У солдат при штабе не все так гладко, и весны им как-то не заметно. Вблизи штаба тлело разбитое бомбоубежище. Дым, который поднимался из недр человеко-бетонного сооружения, разъедал глаза, а запах давил на мозг, и – что еще хуже – летел на штаб. Конечно, за пять лет войны все привыкли и не к такому, но тут-то скоро победа, надо готовиться к миру.
Вышел капитан. Глаза опухли и потрескались. На нем новые сапоги и орден. Казалось, его только что разбудили. Ему нравилась война, и поэтому он воевал много, а спал мало.
– Так, старшина, иди сюда! – махнул он ладонью, похоже, на глаза.
– Товарищ капитан! Старшина…
– Вы че, совсем поох – ли! Вы тут под музыку с одним ведром бегаете, а мне там полковник п – ды вставляет!! Так. Чтоб в течение получаса ни одной дымянки не было!
– Есть.
Солдаты вместе со старшиной поставили еще более быструю музыку, и бегать стали еще быстрей. Правда, непонятно, откуда они брали воду. Это были последние запасы воды, сэкономленные населением за трехмесячную борьбу. И она до них дошла. Живым бы, конечно, хватило, мертвым – уже нет.
– Так, сейчас я что-нибудь придумаю. А вы можете пока перекурить.
Через пятнадцать минут бомбоубежище поливали с пробитого в двух местах брандспойта, но дым все шел. Время – тоже.
Выход нашелся сам собой.
Вели очередную колонну сдавшихся. Величайшая тоска охватила эту массу. Старики прятали свои глаза от подростков, подростки – от солдат, солдаты – от женщин; все в итоге смотрели в землю или в никуда. А ведь всего вчера или даже час назад это были обычные люди. Момент касания оружия о землю знаменовал конец, и каждый думал именно о последнем моменте, о стене. Шли они вяло и безжизненно.
– Товарищ старшина, да спросите лучше немца, они поумней!
– Молодец! Товарищ лейтенант, можно?
– Да бери кого хочешь. – Эти две звезды на каждом погоне ему явно не шли, и на душе было как-то не очень. «Наверное потому, что медаль не дали», – думал он, но дело было совершенно в потустороннем.
Тем временем старшина выдернул из колонны солдата лет семнадцати с какой-то странной раной на груди.
– Так, фашист, как это потушить? Переведи ему…
