«Се, оставляется вам
дом ваш пуст»
Матф.23:38
Глава I
Знаю чувство вины,
По дороге домой.
Знаю время войны стало ближе.
Знаю, надо мною ангел мой,
Но только не вижу.
М. Карасёв
Мышонок явно заблудился. Он бежал по асфальту по узкой полосе, между высоким бордюром слева от него и широкой белой нарисованной полосой справа, за которой было четыре ряда безнадежно увязших в вечерней пробке автомобилей. Раз в полминуты автомобили синхронно подавались вперёд на корпус-два и замирали. По вечернему летнему времени окна машин были приоткрыты, разнообразные звуки доносились со всех сторон, некоторые были усилены сабвуферами и били в перепонки низким вибрирующим гулом, некоторые едва различимы, но, по мнению Мефодия, к музыке никакого отношения не имели. Раньше такие машины, которые чуть не лопались от басов, дико раздражали его, как и молодые люди, бродящие по городу с колонками, включенными на всю мощь. Но потом он понял, что это такой глас вопиющего в пустыне, мол, вот он я, люди! Я здесь! Посмотрите на меня, заметьте хоть кто-нибудь! Это был способ репрезентации обществу своего собственного внутреннего мира, убогонького, но уж какой есть. Тщета, конечно, но понять можно.
Он стоял в левом ряду и наблюдал за мужественным забегом мышонка. Тот мчался в свете фар как заяц, не сворачивая из полосы света. Да и то хорошо: на высокий бордюр слева он залезть мог едва ли, а справа верная смерть. Ближайший разрыв в разделительной полосе был через километр и Мефодий, уже пять минут наблюдавший за мышонком, от души желал ему удачи. Мышонок был симпатичный – серо-зеленый, с коротким хвостиком и блестевшими бусинками круглых глазёнок навыкате, в которых читался хтонический ужас, но сам бег говорил о непреклонной решимости. Обогнав грызуна, Мефодий на минуту потерял его из виду, с беспокойством поглядел в открытое слева окно, и с облегчением увидел несущегося с крейсерской скоростью мышонка. Движение опять замерло. В динамиках звучали последние страницы «Анны Карениной», этот катарсис Левина. Мефодий размышлял о героях Льва Николаевича. «Вот ведь горе от ума, сами напридумывают себе проблем, «загонятся», как сейчас говорят, и считают, что выхода нет. То Вронский стреляется, то Анна под поезд лезет. Всё о чести пекутся. Не знаю, как тогда, а сейчас любой скандал живет ровно сутки, пока пресститутки и медиажабы не отыщут новую жертву. Информационная энтропия. Да вот хоть у Дзюбы спросите, еще и бабла поднять можно. Но Лев Николаевич хорош, с каким тщанием, уважением и любовью описывает русский быт, именно что простого человека, крестьянина. Не то, что Акунин. Пишет – залюбуешься, но сколько презрения к матушке России, да и язык, если разобраться, хоть и красив, но явно искусственный». После интервью Акунина бесёнку Дудю, первый был вычеркнут из сердца окончательно, хоть и не без изрядного сожаления. А второй там и не ночевал никогда.
Мышонок остановился, покрутил мордочкой и юркнул под стоящий впереди Мефодия джип. Нехорошее предчувствие холодком поднялось откуда-то с пола машины. «Беги, беги, сейчас поедет!» – заметив, что стоп-огни джипа погасли, мысленно закричал Мефодий в надежде увидеть отважного стайера между задними колесами. Джип проехал всего метр, но из-под его левого заднего колеса, как свежая газета из-под типографского валика, выползла совершенно плоская серо-зеленая шкурка. Было непонятно, почему не видно крови, будто он непостижимым образом лопнул внутрь, но думать об этом не хотелось. «Вот так и человек. Бежит всю жизнь куда-то, слева неприступная твердыня, справа катки огнедышащие, впереди неизвестность, а что сзади – уже и не важно, все равно ничего не исправить. Только покажется, что нашел надежное пристанище, а оказывается это колесо, Молох. Р-р-раз, и всё», – невесело, даже с каким-то ожесточением думал Мефодий.
Еще десять минут назад он был почти счастлив. Каким-то непонятно откуда и как берущимся счастьем. Всего-то помыл машину. Мойка стоила освежающе дорого, но, по какой-то причине, выезжая с мойки, Мефодий всегда чувствовал душевный подъем, как работает этот механизм было неясно. Машина и впрямь шла легче, словно человек, избавившийся от пластов налипшей на сапоги жирной тяжелой глины. После плоского мышонка от этого беспричинного и от того особо светлого чувства не осталось и следа. Аналогия с жизнью человека была не вполне корректной, но отчего-то думалось именно так. «Это если в широкой перспективе, хотя если принять за Молоха государство, то вполне верно. Беги, не сворачивая с выделенной тебе исчезающе узкой полосы. Захочешь вывернуться, шансов ровно столько, сколько и у мышонка на автобане. Что скажут букмекеры? Молчат. То-то».
Из-под днищ стоящих впереди машин время от времени вырывались белые султанчики выхлопных газов. Это «султанчики» навело Мефодия на мысли о джиннах, которые так же в виде дыма неспешно выбирались из тысячелетних сосудов, извлеченных со дна моря удачливыми пионерами или мультяшными армянскими рыбаками. В общем, учитывая биологическое происхождение нефти, а стало быть, и бензина, сравнение было уместным. Кто сосчитает, сколько останков живых существ, среди коих наверняка и люди, составляют литр бензина? И теперь они бессмысленно сгорают в адской пробке. Пожалуй, это не добрые, исполняющие желания джинны, а ифриты. Здравствуй, Грета.
