«Говорят, что переезды- лучшая возможность начать жизнь с чистого листа. Вот только в нашем случае это не сработает, ведь так?»
Яркий свет жёлтых фонарей за окном дорогого автомобиля неприятно резал глаза, изредка проезжавшие мимо автобусы, казалось, соревновались, какой из них наиболее пустой. Сеул давно покрыла ночная мгла: на улицах почти не было прохожих, только подростки да работники экстренных служб после тяжёлой смены и весёлых тусовок сновались по тротуару. Девушка не могла на такой скорости разглядеть их лица, но почему-то была уверена в том, что они были счастливы. Она дорисовывала в своей голове их портреты: глаза искрились радостью и любовью от предстоящей встречи с семьёй и приключениями, на лицах застыли широкие улыбки, с губ то и дело срывались смешки и шутки, которые поймут только они сами.
В их мыслях по-любому нет печали и тоски, ведь это их Родина: дома работников с нетерпением ждут близкие люди, подростков же приглашает в свои объятия незабываемая ночь, позволяя взять власть над моментом и целым городом. Для них здесь всё родное, вот только новые лица явно выбиваются из этого понятия: своим приездом чужаки будто оскверняют святость этого места, приносят в дом жителей хаос и разрушение, ведь здесь не их Родина, ведь здесь они чужие.
В ушах как будто стоял звонкий смех редких прохожих, заглушающий голос брата где-то сбоку. Повернув голову в сторону водительского сидения, Лина стала рассматривать лицо Вадима: гладко выбритые скулы, сосредоточенный на дороге взгляд, губы двигаются в такт словам, которые она не слышала. Иногда случается такое, что люди, которые тебе не симпатизируют, как будто включают режим «не беспокоить»: ты видишь, как их рот складывает буквы в слова, слова- во фразы и целые предложения, но ты не слышишь абсолютно ничего, находясь в изолированном вакууме своих мыслей.
В такие моменты ты телом ощущаешь этот разрыв между собой и обществом, будто ледник врезался в скалы и поделился на две части, волной отброшенные к противоположным берегам. Ты один на поле боя, никто не встанет на твою сторону только потому, что та самая скала – это ненависть, взращённая в тебе людьми, которые порочат имя Добра, называя Добром всё, что выгодно им самим. Люди настолько мерзкие в своём естестве, что ты ненарочно научился презирать их.
– Лина? – резко вывел из мыслей недовольный голос Вадима, – оглохла что ли? Я с кем разговариваю?
– М? – мотнув головой в попытках сбросить никому ненужные мысли, девушка отвернулась к затонированному окну, – я не оглохла, просто намеренно игнорирую твоё существование.
Вадим с какой-то злобой и неприязнью окинул сестру взглядом, ругнулся на корейском и снова отвернулся к дороге, напряжённо стуча пальцами по рулю. На его запястье красовались золотые часы с бриллиантовой отделкой вокруг циферблата; они беззвучно отсчитывали минуты повисшего в машине напряжённого молчания. Для Лины это молчание было очень даже комфортным: голос брата успел надоесть в первые минуты дороги от аэропорта к новой квартире, его парфюм едкой пылью осел на ноздрях, заставляя морщиться и закатывать глаза от отвращения.
– Мы почти приехали, чертовка, – сказав это, Вадим заехал в ворота частного сектора. Огромные многоэтажные дома выглядели во тьме пугающе: ни в одном окне не горел свет, повсюду стояла давящая тишина, нарушаемая лишь шумом колёс.
Взглянув сквозь тёмное стекло на их новое жилище, девушка нахмурилась: всё это выглядело настолько дико, нереально и мёртво, что захотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться в ирреальности происходящего. Одинокие мрачные деревья украшали парадные входы, лавочки, как мифические чудовища, прятались в тени, как будто готовились вот-вот наброситься на нарушителей покоя.
Припарковав машину, Вадим вышел и направился в сторону подъезда, ни разу не взглянув на сестру, замешкавшуюся позади. Ноги онемели от долгой поездки, тело не привыкло к лёгкой ночной прохладе. Ступив на асфальт, Лина потянулась и тяжело вздохнула: высотки пытались раздавить своей необъятностью, мрак старался загнать в свои паучьи сети ничего неподозревающую жертву. Из приоткрытого окна чьей-то квартиры послышался лай собаки, которая пыталась прогнать непрошеных гостей.
– Ну ты идёшь или нет? – раздражённо спросил Вадим, придерживая подъездную дверь ногой.
– Отвали, – пройдя мимо брата и откинув в его лицо волосы, девушка скрылась в подъезде.
В квартире чувствовался запах краски и новизны, серые стены нагнетали и без того мрачную атмосферу, пустота отзывалась жгучей болью в области груди. Казалось, что даже здание говорит чужакам о том, что им тут не рады.
– Пахнет смертью и безысходностью, – прошептала Лина, снимая обувь и проходя в гостиную. Максимально простой интерьер выглядел слишком пусто, масштабность помещения вызывала чувство одиночества. Слишком мало мебели и людей для такого большого места, слишком много места для раздумий и внутренней борьбы. Девушка чувствовала себя неуютно: трафаретный интерьер выглядел неживым, мода губила индивидуальность и свободу мысли и творчества, идеальность, как перцовый балончик, прыскала жгучим газом в глазницы. Она ощущала себя здесь чужой, будто в этой роскоши она была ни к месту: в России девушка могла дышать полной грудью, она была свободной, а в Корее, на чужбине, кислород перекрыла золотая клетка из высоток и нравов, людей и новых общественных правил, которые Лина должна была усвоить, чтобы почувствовать себя здесь живой, нужной, частью чего-то целого.
