– Уроды! Лоботрясы! Бездельники! Гнать в шею всех надо! – ругался Потехин, а споткнувшись об лежащую в песке арматуру, выругался еще больше. – Поразбросали тут – сволочи! Дома бы у себя так делали! Понабрали придурков. Думают, раз стройка, то и любой дурак работать сможет. А вот и нет, дурачья и так хватает!
В общем-то, прораб на стройке – фигура значительная и едва ли не самая главная, однако в последние пару лет Потехин так считать перестал.
А все из-за вольнонаемников, то есть временных наемных рабочих, коими обрастает любая стройка каждую весну и лето, что трава на лугу. Потехин презрительно называл их «халявщики» и кривился всякий раз, когда на его объект поступало очередное пополнение. Будь его воля, он избавился бы от них раз и навсегда, но начальство в этом вопросе его мнение не спрашивало.
И ему приходилось терпеть.
Однако он вскоре нашел замечательный способ скрашивать свое терпение. А именно: он подкарауливал рабочих во время их неположенного, так сказать незаконного, отдыха и устраивал им разные мелкие пакости. Вроде как бы случайно опрокинутого ведра холодной воды на кого-нибудь из рабочих, устроившегося покемарить чуток после обеда или подарочка из подмоченных и воняющих мочой сигарет во время внеочередного перекура.
Последствия себя ждать не заставили. Работяги, быстро вызнав, кто устраивает им веселую жизнь, дали прорабу достойную по его делам кликуху – Стервятник.
Потехин был в бешенстве. Ему, мастеру своего дела, отдавшему строительству больше двадцати лет жизни, и такое прозвище! Но поделать ничего не мог, имечко прилипло намертво. Оставалось только подкреплять его, что он и делал, злясь попутно на весь белый свет, ну и себя заодно. Начальство его за это не ругало, смотрело на все художества сквозь пальцы, а он наглел.
В этот летний сезон все было как всегда, только халявщиков, по мнению прораба, было почему-то меньше обычного. Из-за самого лета, наверное, оно выдалось уж очень жарким.
* * *
Плюс 36… плюс 38… плюс 40. Это ого-го какая жара. Изнуряющая, не дающая покоя, изматывающая тело и мозг.
Проклятье! Когда же она кончиться?!
Вот о чем может думать человек в очень жаркий июльский день в городе? И самое противное – это когда тебе приходится работать в этом адском пекле. И не где-нибудь просто на улице. А на стройке! Разнорабочим на подхвате. Привези, унеси, песок, цемент, лопата, кирпичи…
До обеда еще как до луны пешком. Песка привезли до фига. А сил уже нет. Вот и выдыхаешься на этой жарище, о холодке мечтаешь…
Правда, прохлада недалеко – в строительном вагончике, всего-то в двадцати шагах. Но ведь для этого надо работу бросить. А как бросить? Если где-то рядом Стервятник бродит. А жара не унимается. И, кажется, стала еще сильнее, печет так, что в глазах уже круги пляшут, а в голове и в ушах гул стоит невообразимый.
Двое молодых рабочих, запыленных от головы до пят, вяло махали лопатами. Одному было что-то около двадцати пяти, другому – он и вовсе «салага» – едва минуло восемнадцать. Пот крупным горохом катился по их телам, но они, казалось, не обращали на него никакого внимания.
Наконец один из них, тот, что постарше, остановился, наклонился и вытащил из-под поддона полупустую двухлитровую пластиковую бутылку с водой. Отпив из нее немного, он налил воды себе на ладонь и побрызгал на лицо, затем отдал бутылку напарнику. Тот допил оставшуюся в ней воду и со вздохом положил ее обратно. Не полегчало. Постояв немного, они снова взялись за лопаты.
Но спустя пятнадцать минут молодой со словами «Все, Иван! Я пас! Не могу больше!» воткнул лопату в песок и встал, облокотившись на черенок всем своим телом. Тот, кого назвали Иваном, сплюнул, и его темные глаза заблестели.
– Правда, а пошло оно все! – сердито сказал он, тоже бросая свою лопату. – Не умирать же здесь теперь!
И, снимая на ходу свои замусоленные от грязи перчатки, направился в сторону строительного вагончика.
Возле самого вагончика стояла высокая железная бочка, доверху наполненная мутной дождевой водой. Иван подошел к ней и, обхватив ржавые края бочки руками, с размаху, почти по самые плечи, опустил туда голову. Спустя почти минуту он поднял голову из воды и, наклонившись над бочкой, замер. Боже, какая благодать! Потом еще раз, с наслаждением мокнув себя, он встряхнул головой, отчего брызги воды разлетелись с его коротких темных волос и, обернувшись к куче песка, где все еще стоял с лопатой его напарник, крикнул:
– Санек, перекур!
Затем одним небольшим усилием он открыл тяжелую железную дверь вагончика и, не то что зашел, залетел внутрь спасительной прохлады.
Конечно, там было темно и даже очень, так как крошечное окошко находилось где-то в углу под самым потолком и давало мало света, но Ивана это не смущало. Он сразу уселся на единственный предмет мебели в этой каморке – старый, грязный, полуразвалившийся топчан, – но в редкие минуты отдыха просто необходимый как воздух. Другого-то не было.
Немного расслабившись, Иван прикрыл глаза и снова увидел его – зверя!
Своего зверя!
Необыкновенного, грациозного, фантастически красивого. Что-то среднее между белым тигром и дельфином: покатое серебристое тело, кошачья голова, хвост, как у рыбы, и мощные когтистые лапы, которые, казалось, разрывали пространство, когда зверь двигался.
