Почему птицы чëрные?
В сущности, одиночество заключается в следующем: закутаться в ткань своей собственной души, окуклиться и ждать превращения, которое не преминет наступить. Никто не контролирует твоих мыслей, а, стало быть, чужие вкусы и прихоти не давят более на тебя. В этой заново обретённой свободе расцветает душа, и наполняет её отныне умиротворённость и тихая радость, чувство полной уверенности и ответственности за себя. (Август Стриндберг, "Одинокий", гл. III)
Полдень. Аскольд лежал, скрючившись, под пледом на диване. Через полуоткрытые занавески виднелся сероватый петербургский октябрь.
Диван окружали коробки, сумки, не распакованные после переезда. Всё было наставлено кое-как, везде в квартире валялись скомканные шмотки.
Аскольд проснулся, заглянул в просвет между занавесками и, не открывая их, лёг обратно на диван.
– Так, надо собираться на плэнер в Москву, – сказал он сам себе и закрыл глаза, а потом, минуты две полежав, взял телефон, написал жене Анжеле: "Доброе утро, милая, как ты там? Как там Сонька с Веркой?" – и снова устроился под пледом.
Она пока не отвечала.
Телефон завибрировал. Звонила агент по продаже картин и его старая подруга Галка. Они были знакомы ещё со времён художественного форума, который проходил у черноморского побережья лет шесть назад. Теперь, когда пробивная Галка переехала из Омска в Питер, Аскольд подрабатывал в её агентстве, писал картины для заказчиков.
– Привет, как твои дела? – спросила Галка.
– Ну, это… ничего так, – бесцветным голосом ответил он. – Норм, вроде. Ты как?
– А я болею, – начала Галка, – плохо. Бедро болит, здоровья нету, голова тяжёлая… Тошнит. Прямо очень тяжело в крайние дни, – Аскольд устало вздохнул, услышав, как опять вместо "последний" используется не к месту слово "крайний". Но промолчал.
– М-м. А ты лекарство прими, – в таких случаях, когда ему начинали жаловаться, он не знал, что отвечать.
– Да я уже и так приняла… – дальше начались перечисления названий препаратов, которые тут же вылетали из головы.
Выслушав весь список, он спросил:
– А ты по какому поводу звонишь?
– Заказчику не нравится эта картина, – сказала Галка. – Приезжай ко мне, обсудим…
Когда Аскольд нажал на красную кнопку завершения вызова, он хмуро осмотрелся вокруг. В голове стало мутно. Он прибил моль, кружившую над его диваном, и с отвращением стряхнул её с руки. Хотелось ему этого или нет, а надо было выбираться в сырость, ехать к Галке на съёмную квартиру через весь Питер.
Галка ходила по квартире в хлопковых трусах и домашней чёрной майке. Всё её тело напоминало подушку, набитую шариками. Аскольд посмотрел на её ноги, подёрнутые венозной сеткой, и зевнул. Дом Галки представлялся клеткой, в которой он потеряет сегодня целый день. Не успев войти и снять обувь, он тут же подошёл к окну в кухне и стал смотреть на высотки вдалеке.
Хотелось поскорее всё закончить и вернуться домой. "Нет, не успею взять камеру и поехать в парк наблюдать за птицами, уже потемнеет", – горько подумал он.
От жены Аскольду пришлось недавно переехать к отцу. Пока его отец был на даче, он лежал – и спал, и не спал одновременно, не чувствуя смены дня и ночи, думал, пытаясь найти хотя бы след упущенного вдохновения. Но после звонка Галки след потерялся окончательно. Ещё потом дня три ему придётся валяться без движения под пледом, стараясь забыть этот дрянной день, и уже теперь он не прижмётся к жене и не почувствует тепла её рук.
Жена занималась мужской фотографией. Снимала не только простые портреты и снэпы для актёрского или модельного портфолио, но и натурщиков. Она постоянно общалась с заказчиками, флиртовала с ними, называя "красавчиками" и "симпатягами", и многие думали, что их общение перейдёт во что-то большее, скидывали ей свои фото в трусах и без них. Но это была просто рабочая модель поведения, и если Анжела замечала, что заказчики перегибают палку, просто блокировала их.
Аскольд видел мужские фото в трусах и комплименты его жены, иногда случайно заглядывая в её чаты. Он никогда не лез в её сообщения и чаты, пока она не видела, зная, что ему будет больно, если он начнёт читать её переписки с разными мужчинами. Однажды его чуть не вывел из себя один начинающий актёришка, с которым Анжела общалась уже долго, провела с ним несколько съёмок, а потом заблокировала его, когда он начал требовать слишком много. Актёришка разыскал в соцсетях Аскольда, начал писать ему длинные сообщения с просьбой повлиять "как муж" на ситуацию, а Аскольд только трясся от злости, вспоминая его фото в сообщениях жены.
– Сдались они мне все, что в трусах, что без трусов! – сказала она Аскольду, когда он показал ей сообщения от заблокированного актёришки. – Подумаешь, какая важная персона. Платить не хочет, а съёмки ему как на сто тысяч делай, ага.
Она почти ни минуты не могла обойтись без общения с кем-нибудь. Аскольд чувствовал, что он один, молчаливый, не может заменить ей всех – ей надо больше общения, но её все вокруг игнорировали или набивались к ней в друзья, чтобы она их бесплатно снимала.
В фотографии она звёзд с неба не хватала, композицию не умела выстроить, ломала ракурсы. Когда Аскольд как художник и просто искушённый зритель ей намекал, что надо бы учиться мастерски снимать для привлечения хороших клиентов, а не собирать везде студентов актёрских вузов и немолодых менеджеров второй категории, она обижалась, ныла, что она уже десять лет в фото, и у неё своё видение. Начинала бичевать себя нарочито, утыкалась лицом в диван – это вызывало у Аскольда ещё большее раздражение, чем студенты, желающие съёмку как в Голливуде за уши от дохлого осла, или пожилые спортсмены, с которыми она флиртовала в переписках. Она специально закатывала эту сцену, чтобы Аскольд начал её успокаивать, а он мрачно уходил на кухню или закрывался в своей комнате с холстами.
