Пятница, вечер
Где-то за спиной гремят басы, кровь у меня в ушах пульсирует в унисон. Я смотрю на людей, которые остались поодаль. Разрисованные ярко-зеленым и тошнотворно-розовым тела трутся друг о друга. Из золотистых и зеленых бутылок пеной льется дешевое пиво, сбившиеся в компании друзья потягивают из аквариумов какую-то противную голубую жидкость. Чуть дальше танцоры крутят огненные обручи под бурные аплодисменты впечатленной – и крайне нетрезвой – толпы.
Вдруг все становится нечетким, как будто я выхожу из тела и наблюдаю со стороны. Неоновая какофония накладывается на музыку, которая превратилась в одну протяжную расплывчатую ноту, такую низкую и громкую, что в груди у меня все сотрясается. Мышцы отяжелели, и мне приходится напоминать себе дышать: тело будто забыло, как нормально функционировать. Может, они добавили что-то в мой напиток, чтобы упростить себе задачу. Или, может, мне плохо потому, что я знаю. Понимаю, что времени все меньше.
Я оборачиваюсь к толпе и зову на помощь. Но это бесполезно. Рев колонок накрывает пляж, будто лавина, подхватывает мой голос и уносит в тишину.
Мне казалось, что я справлюсь самостоятельно. Что я умнее их, что я смогу разобраться, что за тьма живет на этом острове, и сделать так, чтобы она никому больше не навредила.
Но нет.
Это была ошибка. Довериться не тому человеку. После всего, что случилось, нельзя было поступать так опрометчиво.
На мою спину ложится чья-то ладонь. Прикосновение легкое, и я знаю, как это будет выглядеть, если нас увидит кто-нибудь, решивший уйти с вечеринки и оказавшийся в дальней части пляжа. Двое тусовщиков сбежали, чтобы насладиться уединением при луне. Это настолько далеко от правды, что я почти улыбаюсь, бурлящая во мне эйфория почти рассеивается.
Но не до конца.
Потому что я знаю, что эта ладонь означает. И чувствую то, чего остальные – там, позади меня – не чувствуют. Легкий укол ножа, приставленного к моей пояснице.
Прямо у меня над ухом раздается голос, холодный и резкий, музыка его почти не заглушает.
– Вперед. Шевелись.
Я смотрю перед собой на море, которое тянется до самого горизонта, черные волны блестят в свете луны, полной и круглой, как беременный живот. С тех пор как я здесь, этот вид открывался мне не раз – такой красоты я раньше не видела.
Я подчиняюсь и иду. Что мне еще остается?
Басы, рвущиеся из колонок в баре, с каждым шагом стихают, и наконец я оказываюсь так далеко, что музыка звучит лишь в воспоминаниях. Веселящаяся толпа осталась позади, эта часть пляжа погружена в темноту, магазины давно закрыты. Единственный источник света – россыпь звезд над головой.
Я чувствую, как вода лижет мне ступни, и снова оглядываюсь. На таком расстоянии люди кажутся размытыми пятнышками, но я все еще могу различить их трущиеся друг о друга тела, которые силятся почувствовать хоть какую-то близость. Несмотря на хаотичность – из-за наркотиков и алкоголя все натыкаются друг на друга, – их неоновые движения не лишены красоты.
Я уже давно не ощущаю ничего, кроме холода, хотя эти последние несколько дней к коже липла типичная для острова влажность. Говорят, что ярость обжигает, но моя сидела в животе, твердая, как лед, и замораживала вены. Все мои мысли были только о мести. Никогда еще у меня не было такого острого желания причинить боль.
Но теперь, когда море гладит мои колени, а я, находясь так далеко от остальных и глядя, как они танцуют на пляже в отблесках лунного света, чувствую, что лед ярости наконец тает, прежнее легкое головокружение возвращается.
Чувствовала ли она то же, что и я? Осознание того, как ценна жизнь, которое приходит, когда ее конец уже близок.
Больше я не успеваю ни о чем подумать: ноги перестают двигаться, на моей спине теперь не одна ладонь, а две, и меня силой толкают лицом в воду. Падая, я хватаю ртом воздух, а потом ударяюсь лбом о камни, которыми усеяно морское дно. Но это не все. Меня крепко хватают за шею, удерживая голову под водой, чужие ноги крепко сжали мои бедра, не давая подняться. Я сопротивляюсь, но мой противник почти не двигается. Я вскидываю руки, чтобы за что-нибудь ухватиться, но меня словно бы укутали тяжелым одеялом. Наконец я сжимаю пальцами чужие запястья и провожу по ним ногтями так сильно, как только могу. Но вода все смягчает, и царапин почти не остается.
Соленая вода жжет глаза, и я поневоле их открываю. Мимо, ловко уворачиваясь от выходящих у меня изо рта пузырьков, снуют рыбки: их, очевидно, не волнует, что жизнь вытекает у меня из легких.
Мои руки разжимаются и опускаются, будто мышцы раньше мозга поняли, что сопротивляться бесполезно. И я, как и много раз после того, как она ушла, снова представляю себе ее. Это из-за нее я здесь. Из-за нее мне пришлось всем пожертвовать.
Это о ней я думаю, когда красота воды растворяется в черноте.
