Пролог
"Автор считает нужным предупредить, что в "Воспоминаниях" этих не найдет читатель ни прославленных героических фигур описываемой эпохи с их глубокой значимости фразами, ни разоблачений той или иной политической линии… Если приходится говорить автору о себе, то это не потому, что он считает свою персону для читателя интересной, а только потому, что сам участвовал в описываемых приключениях и сам переживал впечатления и от людей, и от событий… "
Надежда Тэффи "Воспоминания".
Глава 1
" У ч и т е л ь: – Дети, запишите предложение:
"Рыба сидела на дереве".
У ч е н и к: – А разве рыбы сидят на деревьях?
У ч и т е л ь: – Ну… Это была сумасшедшая рыба…"
Братья Стругацкие "Понедельник начинается в субботу".
Пожалуй, мой путь отечественного копирайтера начался с мамы. Вернее, с маминой дальновидности, когда она поняла, что ее девятимесячную дочь (то есть меня) могут унять только журналы и газеты. С того дня, когда мама бросила мне в манеж, где я тщетно пыталась ходить, старую подписку "Науки и жизни", мамина жизнь превратилась в "почти рай". Я самозабвенно листала и рвала, рвала и листала журнальные страницы, пока не научилась читать. До этого я только запоминала тексты, чем неприятно поражала воспитателей в детском саду и наводила на противоречивые подозрения. Например, когда мне в четыре года дали выучить стихотворение С. Есенина "Белая береза", я не только выучила, но и без запинки прочитала его на детском утреннике, вызвав скандал между воспитателями и родителями.
– Да, она подглядывала! – кричали одни.
– Так нечестно, наши дети тоже имеют право на шпаргалки! – возмущались другие.
Когда мама безмятежно вплыла в зал, где рядом со мной, жующей яблоко и рассматривающей чей-то журнал, ссорились раздраженные взрослые, то сразу бросилась на амбразуру:
– Как она могла подглядывать?! Она же читать не умеет! Вот, убедитесь!
Все, кто должен был убедиться, нехотя взглянули в мою сторону, где я аккуратно вырывала из журнала листы с текстом, безразлично склыдывая их в стопку, но с интересом и умилением разглядывала картинки…
Мамину логику приняли, успокоились, отобрали у меня остатки журнала и разошлись. А мы с мамой молча пошли домой: она с мыслями о том, что приготовить на ужин, я – с только что зародившимся чувством вины.
Тогда мне стало ясно, что надо учиться читать.
И годам к шести я таки научилась…
Это умение мне здорово пригодилось, когда моим родителям (это было в тысяча девятьсот… году) вздумалось на лето отправить меня в детский пионерский лагерь. Отдать в такое заведение с непререкаемой репутацией еще даже не октябренка и не школьницу (в школу я должна была пойти только осенью) было в то время весьма непросто.
Помогли связи: бабушка – завхоз с многолетним стажем. На ней и только на ней держалось все лагерное хозяйство. Договорившись с кем надо, бабуля записала меня в смешанную группу восьмилеток. То есть, где меня еще не должно быть примерно года два. Так в шесть с половиной лет я стала блатной в подмосковном советском лагере под названием – пусть будет "Юный строитель".
Мои привилегии спасали от нескольких вещей: тихого часа, от занятий в рисовальных, вязальных и паяльных кружках, но от лагерной еды не спасала даже бабушка. За две с половиной недели, которые я провела в этом инкубаторе, где все ходят строем, встают в семь утра на зарядку и едят на завтрак манную кашу, я пыталась сбежать два раза. Но лагерь, как средневековый замок, был окружен непроходимом лесом… поэтому мне удавалось только добежать до ограды и спрятаться в кустах часа на два. Я брала воспитателей измором.
Попытки оказались небезрезультатны: мне разрешили читать по ночам (под грифом "Совершенно секретно" для заведующей) и вернули книги и карманный фонарик.
В то время я читала под одеялом детскую фантастику. Кир Булычев и Александр Беляев стали моими проводниками в иные миры, в которых я попеременно находилась все время, пока была под лагерным надзором.
Однажды в нашу шумную обитель наведалась комиссия из Москвы, и мы – пионеры и октябрята – должны были подготовить концерт для наших Больших советских братьев. Мне дали учить стихи об Октябре, Партии и Ленине.
Наотрез и со слезами отказавшись, я спряталась в чулане с инвентарем, Киром Булычевым и его Алисой. После долгих поисков позвали бабушку, предварительно и с уважением выдвинув ей ульматум: "Или ОНА, или МЫ!". Бабуля с чутьем Вольфа Мессинга без труда вычислила мое место дислокации и очень педагогично – по Макаренко и Песталоцци, коих вряд ли когда читала, пригрозила мне публичной поркой:
"Если сейчас же не выйду!"
В похоронной тишине, после слов грозной бабушки, я покинула укрытие и поплелась учить стихи про Ленина и Партию.
На следующее утро я сорвала концерт. Так случилось, поскольку на бис (кстати, мама там тоже была) меня вызывали три раза. Почувствовав свою безнаказанность, в третий раз я прочитала кое-что из своего репертуара: пушкинское и есенинское. Меня увели за кулисы и больше декламировать никогда ничего не давали.
Через несколько дней начались дожди, и я загремела в лазарет. Так в лагере называлась больница. И неслучайно, поскольку все там напоминало военный госпиталь. Больные октябрята и пионеры лежали на узких койках с перевязанными шеями и руками, потому, что из медикаментов в лазаретной аптечке были только бинты, зеленка и йод… У меня же ныли уши и голова, и я тоже оказалась на больничной койке и была похожа на Щорса из эпической песни, почти визуализируя строки: "Голова обвязана, кровь на рукаве". Рядом с девочкой из старшей группы, которой уже исполнилось двенадцать с половиной. Она считала себя очень взрослой и разбирающейся в вопросах физиологии, в чем мне было разбираться ещё рано. Соседство оказалось роковым: новая знакомая всю ночь в красках рассказывала мне (неуравновешенному ребенку с неустойчивой психикой) "страшные" сильно эротические истории про ЭТО. При том она так брызгала слюной и закатывала глаза, что я решила, что передо мной будущая актриса. Ночью мне снились постэротические кошмары. А утром моя соседка выписалась, оставив меня наедине с первыми сильными впечатлениями и потрясениями из жизни взрослых. Спасение опять пришло от Булычева… Если бы не его фантастика, мое пребывание в лагере неминуемо закончилось походом к психологу.
