Словно волчара матёрый, издали уловивший запах железный, капканный, почуял полковник ГРУ1 Борис Черепан в изменившемся к нему отношении руководства приближение беды лютой, смертной. Стал начальник 6-го Управления ГРУ, ведавшего радиоэлектронной разведкой – с Черепаном холоднее, сдержаннее, о новых заданиях, о командировках служебных в мир капитала – ни полслова. Конечно, после ареста гэбистами в октябре 1962-го полковника ГРУ Пеньковского2, после карьерного провала начальника ГРУ («Сняли – „за потерю бдительности“ – шефа со всех постов, понизили до генерал-майора, лишили звания Героя Советского Союза – и в обоз!» – позлорадствовал тогда «по случаю» Черепан), весной 1963-го загрустили даже уборщицы штаб-квартиры армейской разведки, что уж говорить о генеральских настроениях? «Сегодня ты в лампасах, а завтра?..» – этой тревогой за персональное «светлое будущее» (вершитель которого уже не ты, генерал ГРУ, а контрразведка КГБ3), прикрываемой строгой официальностью служебных отношений, честный служака мог бы объяснить холодное равнодушие шефа 6-го Управления к своему подчинённому. А для полковника ГРУ и – «по совместительству» – агента ЦРУ4 Черепана сдержанность генеральская – как первый, едва приметный, симптом тяжёлой болезни, не заметить, пропустить который смерти подобно.
И 14 мая чутьё звериное спасло-таки Черепана от стальных челюстей капкана комитетского. Отработав положенное время на ГРУ, отправился полковник с Гоголевского бульвара, из «родного» 6-го Управления, на служебной «Волге»5 домой. Солнце клонилось к закату, но время сумерек ещё не пришло. Черепан был насторожен, внимателен – и приметил в зеркальце над лобовым стеклом за авто своим служебным «хвост» – неброский синенький «Москвичок-407»6: «На бульваре, у самого управления, вцепился пиявкой. Случайность? Или гэбисты?» Сердце полковника зачастило, мозг быстро перебрал «варианты дальнейших действий» и выбрал, как показалось Черепану, наилучший. Зевнул полковник и приказал водителю ехать к Моссовету, панибратски разъяснив подчинённому крюк тот неожиданный: дескать, до дома своего, стоявшего на улице имени первой сопрано Большого театра Антонины Неждановой (по старинке – Брюсов переулок), по весенней роскошной погоде совершит он, по советам медиков, моцион. Похлопал панибратски на прощание служивого по плечу, улыбнулся милостиво («Если б не „хвост“, не тревога, стал бы я перед тобой отчёт держать, стал бы отца-командира изображать!») и пошёл – неторопливо, вразвалочку, не оглядываясь («Головой вертеть, по сторонам косить – ни-ни: топтунов наружного наблюдения высматривает лишь тот, чья совесть нечиста!») – по переулку Вознесенскому. А на подходе к Брюсову свернул в проходной двор – и резво к коробкам гаражей, построенных меж домами несколько лет назад. Здесь, в месте укромном, заранее присмотренном для обстоятельств чрезвычайных, в щели меж двух каменных кладок, со стороны двора прикрытой топольком маскирующим, затих, притаился Черепан. Взглядом холодным, расчётливым прошёлся по площадке детской, скамейкам приподъездным, по авто припаркованным, прищурился на арку проходную, замер в ожидании – пойдут или не пойдут по следам его горячим быстрые гончие комитетской наружки, или все печали душевные – лишь «издержки профессии», и «Москвичок» тот синенький – так, случайность? И приметил вдруг тех, кого, словно гонцов смерти, встретить страшился, до последнего надеясь, что мысли навязчивые, мозг сверлящие, посеяны тревогой ложной. И, как знак беды, увидеть хотел – остро, мучительно, противоестественно. Потому что говорил тот знак вещий, от мук душевных, гадами ядовитыми ночами бессонными выползавших из глубин тёмных, потаённых, избавляющий: да, провал, да, надо уходить. И шанс давал на спасение. Кабинет и машина служебные, квартира в Брюсовом, дача подмосковная, – это мышеловки, из них не вырвешься. А щель гаражная, сумерки да дворы проходные – ещё свобода, ещё шанс уйти за кордон, к хозяевам, коридорами спасительными: южным в Иран или северным в Финляндию. Потому что не видят его сейчас гэбисты, тенями вынырнувшие из сумрака арки, времени на размышления у них, нежданно-негаданно лёгкую, как казалось попервоначалу, добычу упустивших, не много: растерянные, в цейтноте, могут и ошибиться.
Так и случилось. Кинули топтуны взгляды в сторону дома черепановского, осознали: вдруг и неведомо куда исчез, скрылся из «поля зрения объект наблюдения». Может, приметил за спиной неладное и, на всякий проверочный случай, в подъезд ближний юркнул? А может, не успевая к унитазу домашнему, во избежание конфуза публичного гульфик расстегнул да к гаражам подался? Не ведая куда, не понимая, с целью какой скрылся вдруг «объект», занервничали топтуны, зашептались, быстро приняли решение простое, очевидное («И – благодарю, фортуна! – неверное», – скривился в оскале волчьем Черепан) – разделились. Один заторопился к подъезду ближнему, второй свернул налево – к гаражам.
