Всё началось с неё…
– Мистер Карей, доброго дня! – Юная похожая на цветок леди впорхнула в мастерскую. Колокольчик над дверью звякнул, отвлекая меня от завершающих мазков на полотне. Полотне из тех немногих, что я рисовал по наитию, и обычно прятал за ширмой или в своей комнате наверху, где никто не мог бы увидеть безликие танцующие фигуры, смазанные силуэты, пиршество вдохновения, но недопустимое для современного искусства отражение реальности. Не вида, а сущности вещей.
Она осторожно прикрыла дверь, пока я убрал с мольберта холст, нарочито быстро, отвернув его к стене. Блондинка с выбившимися кудрями из-под широкополой шляпки, которую она придерживала хрупкими пальчиками, проследила молчаливо за моими движениями. – Мистер Карей, мне сказали, что вы прекраснейший из художников в этом городе. То есть, талантливейший, – она смущённо опустила взгляд и мило порозовела. – Я хочу, чтобы вы написали для меня картину!
Я отложил на столик палитру, вытер тканью руки от краски, сделал шаг навстречу этому воздушному созданию, в недоумении пытаясь понять, кто же пустил обо мне столь лестный слух. Я был малоизвестен, и мастерская держалась лишь на моём энтузиазме и неподдельной тяге к искусству.
Да сам вид мастерской об этом говорил: мольберт в углу большой комнаты, за которым стояли чистые холсты, закрытые тканью, несколько полупустых банок с краской. Бутыль в которой также заканчивался растворитель – скоро ожидается большой поход по лавчонкам совсем не художественного квартала, собирающийся ударить по моему кошельку – увы! Завершённые же картины висели на стене, совершенно не привлекая своей мрачностью редких посетителей. Далеко не все люди могут оценить реализм по достоинству. А манерная и напыщенная красивость меня никогда не привлекали.
– Добрый день, мисс… – я запнулся.
– Мисс Анабель Барлоу. – назвалась девушка, одарив меня странным лучезарным взглядом. Если бы я был романтиком, то сравнил бы его с последним закатным лучом, который окрашивает небо в непредсказуемо прекрасный оттенок.
– Мисс Барлоу, – мысленно зафиксировал я, достал маленькую тетрадь с пожухлыми страницами и коротко вписал, – вы хотите, чтобы я написал ваш портрет?
– Разумеется! – Выдохнула девушка, опираясь ручками в кружевных перчатках на край стола. Пленительная улыбка играла на ярких губах.
– Тогда я должен вас предупредить о стоимости, – впервые мне совершенно не хотелось говорить о столь приземлённых вещах, – для создания достойного вас полотна, мне придётся приобрести более качественные краски и холст. И всё это дорого…
– О, не беспокойтесь об этом! Отец не ограничивает меня в средствах, – Она достала из маленькой сумочки, прикреплённой к поясу, кошелёк и аккуратно опустила на свободное место между карандашных набросков, которыми тут же заинтересовалась. – Это кто? Тётушка Арни, что торгует цветами на входе в парк! А это набережная… угольщики на телегах…
Анабель напоминала беззаботного ребёнка, который добрался до запретной книжки с картинками. И теперь наслаждалась видами. Никто и никогда не восхищался моим художеством с таким незамутнённым восторгом.
Удивительная, странная, искренняя девушка, совершенно не похожая на других. После нескольких минут общения с нею, я уже не смог бы отказать в столь незначительной просьбе, как портрет, даже если бы вынужден был отдать за него свои последние гроши.
* * *
С тех пор она приходила почти ежедневно. Её прекрасные, тонкие черты лица, легко выписывались на картине, но всё равно я желал большего. Я ощутил невиданный наплыв вдохновения, подстёгивающий меня трудиться над портретом всё время, прерываясь лишь на краткие перекусы, даже когда моя муза не позировала. А она приходила лишь на краткие несколько часов, извиняясь за занятость.
Слышать из её уст похвалу в сторону моих работ было непривычно приятно. Я позволил ей даже увидеть несколько скрытых полотен, но о них она осторожно сказала:
– От фигур веет тревогой. Я чувствую от этих картин печаль и горесть. Неужели это отражение ваших чувств, мистер Карей? Как жаль, если это так. Стало быть, вы несчастны глубоко в душе. Если бы я могла подарить вам щепотку счастья в эти пасмурные дни.
Она осматривала мастерскую, и я ей не препятствовал в этом деле. Сейчас она смотрела на полотно с безликой балериной, вскинувший руки вверх. Этот образ был навеян одним выступлением, на которое мне добрый друг достал билет. Я думал, это будет одна из тех картин, которые останутся лишь в моей памяти.
Пару раз, когда она задерживалась в мастерской, за ней приходил слуга их дома, мягко, но настойчиво прося вернуться в поместье. Несколько раз она в ответ просила меня приехать к ней, чтобы продолжать работу, но я видел, как на меня смотрели слуги, будто подозревали во всех смертных грехах. Так обычно смотрят на бродягу или нищего: с презрением и укором.
Я никогда не побирался, но и купить что-либо достойное, дабы ступить на порог крупного землевладельца позволить себе не мог. Да и какая приличная одежда у бедного художника без статуса и положения?
– Не так давно матушка отвезла меня в столичную галерею с множеством картин известных мастеров. Но ни одна из них не была столь живой, какие я вижу в вашей мастерской. С них смотрели на меня множество глаз. Множество пустых и безразличных глаз, и это было жутко!
