Ковчег на Кубу уходит сегодня ночью,
но нет билетов, нет денег и смысла жизни…
Есть слух и голос: второй не всегда, но точен,
поскольку первый обычно безукоризнен.
Мы просим мало: всего-то любви до гроба,
за гробом – Бога, и хлеба с вином на ужин…
Какая жалость, что ангелы смотрят в оба:
из нас на Кубе никто никому не нужен.
На наших песнях не въедешь в большую моду,
от наших крыльев одни лоскуты остались,
лоскутным небом накрылись былые годы,
и пароходы уходят куда-то в старость.
Очки круглы, ты с гитарой – почти испанец,
загар – к лицу, и подробностей он не выдаст…
Но вот вчера тебе мама купила ранец
и тот костюм, что остался малым на вырост.
Прорех души не прикроешь джинсой дырявой,
усталых рук – не опустишь любви на плечи.
Мы – левый фланг, а она, как всегда, на правом,
но от того, может, даже немного легче.
Прямую трассу до Кубы откроют скоро…
Что там блестит среди мусора и окурков?
Мы соберем весь сентябрьский звон и шорох
с брусчатки серой холодного Петербурга.
И ляжет путь босоногой ораве нашей
в эдем земной, прямо в детство больной планеты,
ведь мы всегда, с той минуты, как стали старше,
хотели в лето и метили только в лето.
