Это утро не предвещало никаких неожиданностей. Обычное майское утро, каких было и будет во множестве.
– Машенька, – ласково позвала мама, тихо войдя в спальню дочери, – просыпайся, солнышко, завтракать пора.
Маша уже проснулась, но продолжала делать вид, что спит. Дочери очень нравилось, когда мама присаживалась на край кровати и нежно поглаживала разметавшиеся во сне кудри. Ей безумно нравилось с закрытыми глазами слушать мамин голос – такой родной, тёплый, мягкий. Такой голос мог быть только у мамы, таких любящих ласкающих рук не могло быть ни у какого другого человека на свете. Ведь это её мама. Единственная и самая-самая…
Маша сладко потянулась и только после этого открыла глаза. На лице её светилась счастливая улыбка.
– Мамусик, – протянула она руки к матери, – как хорошо! Какой сон мне приснился прекрасный!
– Вот за завтраком и расскажешь, – обнимая дочь, проворковала Елизавета Максимовна.
Мария Милашина – девушка уже почти совершеннолетняя, считала, что залёживаться в постели вредно для фигуры и силы духа. А потому, позволяя себе невинную слабость в виде непродолжительных маминых ласк, решительно покидала уютную, тёплую постель. Набросив пеньюар, бежала в ванную комнату.
залёживаться в постели вредно для фигуры
Слегка освежившись после сна, усаживалась завтракать в столовой вместе с мамой. Старший брат Виктор давно жил самостоятельной жизнью и редко бывал дома, а папа Николай Михайлович уезжал на службу раньше, чем просыпалась Маша. И лишь изредка, по праздникам, вся семья завтракала вместе за одним столом.
– Ой, мам, какой сон видела, ты не поверишь! – уплетая бутерброд, рассказывала девушка.
– Не болтай с набитым ртом, – с напускной строгостью, наставляла мать.
– Да, да, я знаю. Так вот, мне приснилась сама императрица. Будто она меня к себе в гости зовёт, а я от счастья ни слова вымолвить не могу. Присела перед ней в реверансе, а у самой ноги трясутся, и дыхание в горле застряло. Вот-вот упаду. Представляешь, сама государыня! Меня! В гости!
– Ох, размечталась, глупая, – улыбнулась Елизавета Максимовна, – императрице больше заняться нечем, как таких вот мечтательниц в гости звать. Да и не до тебя ей сейчас. Что творится-то в мире!
– А что такое? – насторожилась Маша.
– Утром в новостях такие страхи рассказывали. Будто восстание в провинциях вспыхнуло с новой силой. Повстанцы создали огромную армию и угрожают разрушить империю. Ужас!
– Но ведь ещё вчера говорили, что полиция справилась с бунтовщиками?
– Да, а вот за сутки что-то произошло неожиданное, да такое, что планируется объявление мобилизации. Ой, боюсь, как бы Виктора не забрали.
– Ну и заберут, ничего, – серьёзно сказала Маша, – послужить на благо империи ему будет полезно. Мужчина уже, а в голове ветер! Тоже мне гений!
– Ой, ой, – пошутила мама, – кто бы говорил. Сама скоро совершеннолетие отпразднуешь, а всё девчонка малая, хоть и видная девица вымахала. А ты не подумала, что твоего Серёжу тоже могут забрать?
– Ну, мааам, – протянула Маша укоризненно.
– Ну, что «мам»? – с улыбкой ответила Елизавета Максимовна, – будто я не знаю, что он тебя после института провожает. И в парке тебя ждёт по воскресеньям. Знаю, знаю. Целовались, небось уже? А?
– Мам, ну что ты придумываешь! Мы просто дружим.
– Да ладно, знаю я таких красавчиков. Он тебя соблазнит, а потом в армию сбежит! Смотри!
– Не возьмут его в армию, с пятого курса не берут. Призыву подлежат только совершеннолетние студенты первых, вторых и третьих курсов. Это я тебе как правовед говорю, – серьёзно заявила Маша.
– Ох, тоже мне правовед! Тебе до магистра ещё учиться и учиться. А тебе двадцать один скоро, могут и тебя забрать! Об этом ты не подумала?
– Скажешь тоже, мам! Мужчин у нас мало? А если и придётся, послужу не хуже других!
– Ой, ой, ой, – усмехнулась Елизавета Максимовна, – тоже мне вояка!
Но завтрак они закончили на приятной оптимистичной ноте. Утренний туалет не занял много времени, хоть и был тщательным, как всегда. Маша не терпела неряшества в других, но прежде всего в себе. Институтская форма выглядела всегда строго и безукоризненно, кудри опрятно убраны в скромную причёску, макияж на лице почти не заметен. Семейное воспитание в строгих старых традициях сделало из Маши образчик для подражания. Её ставили в пример другим не только преподаватели, но и тренер по теннису.
Весна набирала силу, в скверах распускались первые цветы, щебетали птицы, солнце щедро заливало городские улицы после промозглой сырой зимы. Жители сбросили надоевшие пальто и шапки. Маша радовалась весне, солнцу, птицам, но и про институт не забывала. Скорым шагом она преодолела бульвар и решительно потянула на себя бронзовую ручку массивной дубовой двери старейшего в империи Государственного Института Истории и Права. Сенсор распознал персональный код студента, и тяжёлая дверь бесшумно отворилась.
В тесном помещении их оказалось ровно сто человек. Сто совершенно разных девушек, собранных по указу об экстренной мобилизации, хотя это больше походило на массовый захват заложников. Им даже не дали собрать личные вещи, попрощаться с родными, закончить неотложные дела. Кто-то объяснил это как учения по гражданской обороне. Знакомых почти не было. Одно-два лица вызывали какие-то воспоминания, но где и когда виделись, не вспомнить. Где-то за стеной слышался приглушённый гомон, там тоже помещения с такими же, как и она призывниками. «Сколько же нас здесь? – подумала Маша. – Неужели воевать некому, что девочек на войну гонят?» И словно услышав её мысли, одна бойкая девица сказала, ни к кому не обращаясь: «А пацанов-то наших ещё вчера сотнями в вагоны, как скот погрузили. Похоже, в городе вообще мужиков нормальных не осталось!» Никто ей не ответил, все раздевались молча.
