Преследуя Аделин

Аманде и Мэй

Зейд и я всегда будем с вами

Книга прерывается на неожиданном месте. Ее содержание носит очень мрачный характер и включает пугающие моменты, такие как насилие и совершение сексуальных и/или эротических действий между главными героями без наличия явного согласия, графическое насилие, торговля людьми, преследование, торговля детьми и откровенные сексуальные сцены. Кроме того, в романе присутствуют такие специфические кинки[1], как игра с оружием, сомнофилия, связывание и унижение.

Ранее книга была изъята из публичного доступа, однако все предупреждения вы можете обнаружить в отзывах к ней, на моем сайте или же не стесняйтесь написать мне напрямую.

Ваше психическое здоровье важно.

Неужто кот завладел твоим язычком, мышонок?

Окна моего дома содрогаются от раскатов грома в небе. Вдалеке, освещая ночь, сверкают молнии. В течение мгновений, которые длится эта ослепительная вспышка света, я вижу человека, что стоит за моим окном. Он смотрит на меня. Он всегда смотрит прямо на меня.

Я двигаюсь как обычно, словно ничего не происходит. Мое сердце пропускает удар, а затем его ритм учащается, дыхание становится поверхностным, а руки – липкими. Неважно, как часто я его вижу, он всегда вызывает у меня одну и ту же реакцию.

Страх.

И возбуждение.

Я понятия не имею, почему это меня возбуждает. Должно быть, со мной что-то не так. Это неправильно, что по моим венам течет жидкий жар, оставляя после себя мурашки. Это неправильно, что мой разум начинает размышлять о том, о чем не должен.

Видит ли он меня сейчас? На мне надета лишь майка, проступают ли мои соски сквозь тонкий материал? Или что насчет шорт, едва прикрывающих мою задницу? Ему нравится?

Конечно, нравится.

Он потому и наблюдает за мной, не так ли? Вот почему он возвращается сюда каждую ночь, становясь в своих подглядываниях все смелее и смелее, пока я молча бросаю ему вызов. Надеясь, что он подойдет ближе, чтобы у меня появилась причина приставить к его горлу нож.

Но правда в том, что я боюсь его. На самом деле, я просто в ужасе.

Мужчина, стоящий за моим окном, заставляет меня чувствовать себя так, будто я сижу в темной комнате, и единственное светлое пятно – телевизор, на экране которого крутят фильм ужасов. Это нагоняет жуть, и все, что я хочу, – спрятаться, однако какая-то часть меня не дает мне покоя и заставляет продолжать смотреть. Она находит в этом кайф.

Снова становится темно, и молнии сверкают уже где-то вдали.

Мое дыхание продолжает ускоряться. Я не вижу его, но он меня видит.

Оторвав взгляд от окна, я оглядываюсь в темном доме, параноидально ожидая, что каким-то образом он сумел найти путь внутрь. Неважно, насколько глубоки тени в поместье Парсонс, его пол в черно-белую клетку всегда остается различимым.

Этот трехэтажный викторианский особняк я унаследовала от бабушки и дедушки. Построенный еще в начале 1940-х, он стоил моим прабабушке и прадедушке пота, крови и жизни пяти рабочих.

Легенда гласит – вернее, бабушка гласит, – что дом загорелся и унес жизни строителей прямо во время его возведения. Мне не удалось обнаружить никаких новостных статей об этом печальном событии, но от душ, что обитают в поместье, веет отчаянием.

Бабушка любила рассказывать громкие истории, от которых мои родители лишь закатывали глаза. Мама никогда не верила тому, что говорила бабушка, однако мне кажется, она просто не хотела этому верить.

Иногда по ночам я слышу шаги. Это могут быть как призраки рабочих, погибших во время того трагического пожара восемьдесят лет назад, так и тень, что стоит возле моего дома.

Та, что смотрит на меня.

Всегда смотрит прямо на меня.

Иногда у меня возникают очень темные мысли о моей матери – мысли, которые никогда не должны возникать ни у одной нормальной дочери.

Порой я сама себя не понимаю.

– Адди, ты поступаешь смешно, – звучит мамин голос из динамика моего телефона. Я хмуро смотрю на него, отказываясь с ней спорить.

Я не отвечаю, и она громко вздыхает. Я морщу нос. Меня поражает, что эта женщина всегда считала бабушку излишне драматичной, но при этом не замечает своей собственной склонности к драматизации.

– То, что твои бабушка и дедушка оставили тебе дом, еще не значит, что ты должна в нем жить. Он старый, и все в этом городе только выиграют, если его снесут.

Я ударяюсь головой о подголовник, закатываю глаза и пытаюсь отыскать крохи терпения в покрытой пятнами крыше моей машины.

Как я умудрилась испачкать ее кетчупом?

– То, что он тебе не нравится, не означает, что я не могу в нем жить, – сухо отвечаю я.

Моя мать – сука. Простая и незамысловатая. Она всегда была злобной, и я до сих пор не могу понять, откуда это в ней.