1
Ее щиколотки облизывало пламя. Оранжевые волны окутывали пальцы ног и стремились вверх, по смуглым стройным ногам. Руки, связанные за спиной, затекли и ничего не чувствовали. Быть может их уже и нет, быть может, красный дьявол уже сожрал их со всем, присущим ему бездонным аппетитом.
Она могла закричать от боли. Могла, но не хотела. Такой радости она бы не преподнесла своим мучителям. Ее разум был наполнен жгучей злобой. Такой же злобой, какая кипела в умах еще двадцати девяти человек, стоявших бок о бок с ней. В три ряда по десять душ, привязанных к столбам, под которыми уже разгоралось голодное пламя.
Она не обращала внимания на снующих повсюду солдат, она смотрела прямо, смотрела на него – того, кто вчера перерезал горло ее отцу – старосте их племени. Перерезал жестоко, с холодной улыбкой и весельем в глазах. Для него это было развлечением, а для нее смертью самого близкого человека. Она смотрела на него – маленького, щуплого человечишку, не способного справиться без своих солдат даже с ребенком. Она хотела перегрызть ему глотку. Вспороть так же, как вчера он вспорол горло ее отцу, но только не ножом, а зубами, ногтями. Она смотрела на него и ненавидела всей душой.
* * *
– Товарищ полковник, разрешите обратиться.
Полковник Гармашов оторвал взгляд от жгучей брюнетки, извивающейся на костре. Скоро она станет по-настоящему жгучей, настолько, что превратится в пепел. Полковник улыбнулся. Он был мразью, и все это знали, знал и он сам, от того ему становилось тепло на душе. Он искренне считал, что на таких людях как он, держится родное государство. Конечно, считал он так не от большого ума, но в любой структуре, пусть и государственной, нужны цепные псы. Не слишком сообразительные, это излишне, но крайне исполнительные и верные, готовые за идею, пусть и не свою, а внушенную людьми более умными, плясать на задних лапах под любую музыку. А при необходимости начать убивать. Убивать жестоко и без зазрений совести. Минимум ума, отсутствие совести и хорошие рекомендации от начальства – все это позволяло Гармашову чувствовать себя полезным и важным компонентом огромного механизма и все выше забираться по служебной лестнице.
–Что надо?
Худенький долговязый сержант переминался с ноги на ногу, не зная как сообщить то, из-за чего он собственно и побеспокоил полковника. Гармашова не любили, не уважали и никогда в трудную минуту не подали бы ему руки, но зато его побаивались, а этого полковнику вполне хватало.
– Ты что, решил пригласить меня на танец? – Возможно, это была просто шутка, с Гармашовым нельзя было быть уверенным на все сто, даже если он рассказывал анекдот, но сержантик побледнел от страха и замер на одной ноге. – Ну, так и будешь стоять и посылать мне амурные взгляды?
– На связь… на связь вышел… пятый, пятый лагерь.
– Правда, правда. Ну и что же, что же, они, они, хотят, хотят, – полковник передразнил юношу, и тот чуть не хлопнулся в обморок, но все же нашел в себе силы чтобы не оконфузится таким образом перед начальством.
– Они просят вас, говорят, что у них останки пропали.
– Какие останки? – Полковник искренне не знал о чем идет речь. Их исследовательские пункты не имели дела ни с какими останками.
– Не знаю, может этих, – солдат мотнул головой в сторону столбов с людьми. – В смысле, местных.
– Что за чушь! – Полковник отпихнул в сторону сержанта и скрылся в палатке.
Сержант последовал за начальником, но на секунду задержался в дверях. Ему почудилось, будто бы по лесу побежала музыка, и чьи-то тихие голоса подхватили мотив, затягивая песню на неведомом языке.
* * *
Она наблюдала, как убийца нырнул в палатку. Она была уверена – он не выдержал ее взгляда.
Ее ноги стали одним большим пульсирующим клубком боли, но она не могла кричать. Эта боль только питала ее безграничную ненависть. Ненависть к людям, которые пришли извне и стали строить свои порядки. Людям, которые не стали считаться с народом, жившим на этой земле тысячелетиями. Людям, для которых богатства, хранящиеся в этой земле, были дороже жизни. А можно ли назвать их людьми? Нет, они “приходящие”, они, несущие смерть всему живому, они – цивилизация.
Ветер пробежал по лесной листве, ударил по струнам ветвей, взял ноту в кустах можжевельника, устроил перезвон кронами вековых елей, и понес музыку к своим детям, тем, кто тысячи лет жили с природой бок о бок, как живут в любви брат и сестра. И она услышала эту музыку, музыку леса, музыку ветра, музыку огня. Ее услышали и те, кто горел рядом. Ей не нужно было знать слова, чтобы подпевать, ведь песня была ее душой. И двадцать девять голосов вторили ей. Музыка природы и песнь человека слились воедино.
* * *
– Что за черт у вас там творится?
– Товарищ Гармашов, докладывает лейтенант Анисимов. У нас тут небольшая неразбериха.
– Говори по существу. – Полковник начинал злиться, а для этого не нужно было создавать особых условий.
– После того, как ненужные элементы, мешающие дальнейшим исследованиям, были уничтожены, то есть сожжены, их останки были положены под специальный тент. В смысле, сгружены под брезент для дальнейшего захоронения.
