В просторный номер отеля, выходивший окнами на променад, что бежал вдоль бурного летнего моря, мы въехали около полудня. Услужливый, даже чрезмерно вежливый – явно пытавшийся заработать внушительные чаевые – портье втащил наши с женой чемоданы на четвёртый этаж и поставил их у кровати. Я с широкой улыбкой поблагодарил его и дал понять, что разговаривать с ним или прибегать к иным его услугам более не намерен. Неприятно, когда напрашиваются на комплименты, особенно на денежные. Я сразу же принялся перекладывать вещи из чемодана в изящный шкаф из вишни, потратив на это от силы несколько минут, поскольку гардероб мой был скромным. Мне столь редко удавалось обнаружить в магазинах что-то приличное и одновременно с тем подходящее к моей фигуре, что я был вынужден довольствоваться скудным ассортиментом одежды.
Жена тем временем вытащила на широкий балкон плетёное кресло и устало расселась в нём, прикрывая лицо от палящего солнца широкополой бежевой шляпкой, которую мы приобрели за день до поездки. Катрин часто нездоровилось, и по той слабости в жестах, коими она со мной обменивалась, я сразу понял, что хилое здоровье моей супруги вновь её подвело. Слово это, правда, не вполне точно характеризует то отношение, которое выстроилось между моей женой и её слабостью, поскольку подвести можно кого-то только в том случае, если на вас изначально рассчитывали. Многократно переклеенная и помятая медицинская карта Катрин всегда путешествовала вместе с нами, занимая серьёзную часть багажа. Сказать честно, я так и не понял, какой именно недуг поразил мою бледную, хрупкую супругу. Она не любила об этом разговаривать, а её лечащие врачи предпочитали обсуждать со мной скорее оплату счетов и назначения, чем непосредственно причину всего этого страдания. Первое время я с твёрдостью и решимостью переносил невзгоды, желая разделить их бремя с Катрин. Но чем дальше заходила эта история, тем меньше сил и готовности оставалось для исполнения супружеского долга. Медицинская трагедия моей жены длилась довольно давно, заняв уже почти пять из семи лет её замужества. Родители Катрин во всём винили меня, не упуская возможности отпустить в мой адрес какой-нибудь упрёк каждый раз, как я, всегда случайно, встречался с ними во время прогулок по городу.
Закончив со своим чемоданом, я аккуратно, стараясь не помять, развесил в отдельном шкафу одежду Катрин: платья, прогулочные и спортивные костюмы, несколько пар туфель и сандалий, три шляпы, солнечные очки, лёгкие перчатки и белоснежный зонтик. Всё это весило немало, но, судя по всему, ни одна из этих вещей, помимо медицинской карты, не могла надеяться на то, что ей в ближайшее время воспользуются. Я спрятал пустой чемодан под кровать и вышел на балкон, чтобы оглядеть округу. Вид открывался поистине обворожительный, он был каким-то по-особенному притягательным, вовлекающим в себя, он не допускал, чтобы им наслаждались со стороны, он хотел, чтобы в нём непосредственно участвовали.
Катрин что-то нечленораздельно протянула из-под шляпы, я глубоко вздохнул и присел на колено, желая поговорить с супругой.
– Катрин, дорогая, тебе вновь нездоровится?
– Это всё поезд, я тебе сто раз говорила, что не переношу эту проклятую тряску. До сих пор в ушах стучит. Словно кто-то засунул в железную бочку камень и катает её взад-вперёд.
– Быть может, принести что-нибудь попить? Таблетку обезболивающего? У нас есть с собой.
– Не знаю, мне больно глотать.
– Простудилась?
– Наверное. Кто его знает. Я плохо подхожу к такой погоде.
– Но ты ведь сама сюда просилась, Катрин. Если бы ты захотела побывать где-то ещё, то я бы не стал спорить.
– Да, но это ты хвалил здешний курорт. Мне не стоило тебя слушать. Теперь я, наверное, дня три не встану. Посмотри на меня, Роберт. Когда я утром взглянула в зеркало в уборной, то чуть не вскрикнула от испуга. Это лицо мертвеца.
– Солнце пойдёт тебе на пользу. Ты ведь и так редко выходишь. Ты права, плохая экология всех нас сведёт в могилу.
– Да, но кого-то – раньше других. Вызови мне врача: я боюсь, как бы не сделалось хуже. Если я здесь умру, то к тому времени, как меня довезут до кладбища, я совсем сгнию. Придётся хоронить в закрытом гробу. Будь добр, поторопись. Я видела номер врача в телефонной книжке на комоде у двери.
Старый справочник содержал в себе обширный список номеров, любезно составленный для гостей отеля, которым мог внезапно понадобиться какой-нибудь специалист: нотариус, туристический гид, начальник лодочной станции, диспетчер службы такси, массажист, врач общей практики и другие. Я поднял трубку винтажного телефона и быстро набрал номер врача. Послышались гудки. На том конце провода кто-то закашлялся, что-то крикнул в сторону и буркнул грубое «Алло». Я вкратце и без удовольствия описал ситуацию по давно заученному сценарию. Врач меня выслушал, записал имя больной и номер, после чего пообещал в ближайшее время её навестить. Я положил трубку и, повернувшись к балкону, посмотрел на совсем ослабшую жену и внезапно подумал, что не в состоянии позволить ей испортить мне этот отпуск, как она уже много раз делала. Совершенно неожиданно усталость от её бесконечной болезни переросла в какую-то горячую ненависть, словно я был Катрин не мужем, а унизительно отверженным поклонником. Я всё смотрел, как она покачивала своей худой рукой, свисающей с подлокотника кресла, и думал о том, что моя жизнь могла бы выглядеть совсем иначе, не будь в ней этой холодной болезненной женщины. Однако определённые социальные нормы требовали от меня продолжать содержать этот передвижной лазарет, придерживать и поправлять погребальный саван на ещё живой женщине. Я взглянул на своё отражение в зеркале, встроенном в шкаф для одежды. На меня в ответ смотрел статный, красивый мужчина с уложенными волосами, со здоровым цветом кожи и яркими глазами. Я переоделся в лёгкий льняной костюм, идеально подходящий для прогулок в такое время года, поправил причёску и хотел было подойти к Катрин, чтобы сообщить ей о том, что направляюсь на прогулку, но решил оставить страдалицу наедине с её тоской и молча вышел из номера в длинный коридор отеля. Я спустился по широкой лестнице на первый этаж, скривил улыбку тому портье, что заносил в номер наши вещи, и почти бегом выскочил на улицу, стремясь как можно дальше сбежать от своей жены. На выходе из отеля я чуть не попал под автомобиль. В последний момент водитель успел затормозить, резина с громким визгом вжалась в асфальт, а я, уклоняясь от отправленных в мой адрес проклятий, в несколько прыжков преодолел проезжую часть. Лоферы приятно постукивали по мостовой, солнце нежно ласкало непривычную к нему кожу лица, начисто выбритого утром в уборной поезда, лёгкий ветер то и дело подбрасывал полы пиджака сливочного цвета. Утренняя обида начала понемногу затихать, теряться в памяти среди новых впечатлений. Я заложил руки за спину и непривычным прогулочным шагом направился по променаду налево от отеля. Навстречу мне шли такие же туристы, с интересом глазеющие по сторонам, выдавая тем самым свой статус гостя. Многие из них были одеты странно, не по погоде, образуя что-то похожее на своеобразную карнавальную процессию. На недавно выкрашенных деревянных скамейках компаниями сидели старушки и продавали цветы и ягоды, на других, одновременно разговаривая по телефону, одевались после купания загорелые девушки. На шеях проходящих мимо родителей восседали разной покладистости дети: кто-то с диким воплем извивался и грозился сброситься вниз головой на мостовую; кто-то, жёстко схватив завёрнутую в салфетку кукурузу, унимал разыгравшийся аппетит; кто-то с интересом рассматривал свои руки, словно пытаясь на них что-то отыскать. То и дело необходимо было уворачиваться от несущихся на сумасшедшей скорости велосипедистов и подростков на роликовых коньках. Тут и там высились украшенные белым флагом деревянные вышки, с которых на купающихся лениво смотрели сотрудники службы спасения. Смех и музыка из магнитофонов чуть ли не перекрывали шум моря, но задача эта была им пока что, к счастью, непосильна. Прогулка продолжалась шаг за шагом.
