В кабинете удушающе пахло геранью, на стене тихо и размеренно шли часы. Но ему казалось, что каждый щелчок секундной стрелки вкручивался сверлом куда-то между глаз. И виной тому было раздражение – чистое, концентрированное, приправленное злобой, которой не найти выхода. Бестужев не мог позволить этим эмоциям выбраться наружу, они кровожадно бурлили в груди, раздирали на лоскуты, сжимали глотку судорожным спазмом.
За широким лакированным столом из красной вишни сидела заведующая кафедрой. Тугой высокий пучок, вызывающе яркий макияж, которым так отчаянно пытаются скрыть подкрадывающуюся старость. Без него он дал бы ей тридцать пять, с ним – все сорок восемь. И неизменный мышиного цвета костюм с юбкой на ладонь ниже колена и пиджаком с острыми неказистыми вставками на плечах. Из-под стола, лениво покачиваясь, выглядывала черная лакированная туфля на невысоком тонком каблуке с острым носом. Суворова Антонина – гроза преподавательского состава, цепкая и беспринципная, вся кафедра склонялась перед нею с тихим ропотом. А Бестужев встал ей костью поперек глотки.
Даже сейчас, когда эхо его голоса не успело рассеяться под высоким потолком кабинета, она скользнула по нему ничего не выражающим взглядом и уткнулась носом в журналы, рассеянно перелистывая страницу за страницей. Будто он уже исчез, растворился в воздухе, прекратил досаждать. Ни черта подобного. Это чувство… Его не объяснить одним словом, не сориентироваться в неловких наплывах эмоций. Его будто зашвыривало обратно в учебные будни, когда он еще был по ту сторону преподавательского стола. Уступающий, инертный, заискивающий. Выскальзывающий из конфликтов при помощи мягких шуток и улыбок. Тогда в ее глазах светилось снисходительное обожание, увидеть которое выходило у немногих.
Тогда вся его жизнь была четко распланирована, каждый год выверен, цели поставлены. Где сейчас его будущее? Что в нем светлого?
Руководительница раздраженно втянула воздух тонкими ноздрями, выдохнула ртом. И удосужилась поднять на него свои глаза, в наигранном удивлении изгибая выщипанные брови.
«Ты еще здесь?»
«А я могу уйти, не получив согласие?»
За дверью ждал Елизаров. Бестужев слышал натужное поскрипывание колес, когда тот резко останавливал движение коляски сильными руками, поворачивая ее в другую сторону. Как бы иронично это ни звучало, Вячеславу не сиделось на месте даже сейчас. В своей безумной попытке все исправить, перевернуть разукрашенную алым страницу их жизни на новую, белоснежную, пустую, он отгрыз от нервной системы Саши огромный кровавый кусок. Бестужев смирился, сдался, уступая под напором этого лютого желания, грозящего свести их в могилы.
– Александр, вы еще что-то хотели спросить?
– Я ожидаю получить ответ на свою просьбу.
Суворова скривилась. Опустились углы обведенных алым губ, сморщился острый длинный нос, она тяжело вздохнула. Журнал в ее пальцах закрылся с громким хлопком, с подоконника, испуганно чирикнув, взлетел любопытный воробей, и Саша равнодушно проследил взглядом за его полетом.
– А разве это не очевидно? Я не могу дать вам отпуск, совсем скоро начнется учебный год. Нужно скоординировать расписание, разработать учебный материал – кто, если не вы? Вам прекрасно известно, что Геннадий Георгиевич занят сбором данных для своего научного исследования, ему будет некогда.
Суровая реальность, привычно брошенная в лицо. Вот этот этап жизни, который он стремился переступить быстро, почти играючи. Переступил? Пришел азарт? Понравилось? Стало плевать. Дом, работа, дом, работа – слилось в единую серую полосу, лишенную радости или печали. Карьера, ее взлеты и возможные падения перестали интересовать, к суммам на карте Бестужев стал равнодушен. Он не мог купить того, чего так отчаянно жаждал. Весь его запал, весь задор был сожран хищными деревенскими образами. Ее образом.
– Я вам предоставил все необходимое. – Короткий кивок в сторону папок, и руководительница нехотя вернула к ним взгляд. Задумчиво пожевала щеку, близоруко сощурила густо подведенные черным глаза.
Она не найдет ошибок, не найдет к чему придраться – Бестужев забыл про сон и еду, перепроверяя, сверяя и рассчитывая. Каждый штрих, каждая идеально выведенная синими чернилами буква. Он собственными руками сжигал мост, по которому мог броситься в трусливое бегство. Ни единой причины, чтобы остаться, ни одной тропинки, чтобы отступить. Ждет ли его спасение в Козьих Кочах? Если повезет, он сумеет вернуть Катю, а Славик найдет возможность встать на ноги. Внутренний голос зябко ежился, скребся в груди и трусливо нашептывал: «Что, если смерть?» Он не боялся, Бестужев просто хронически, очень сильно устал. Ему нужно было за что-то зацепиться, вынырнуть из этого омута.
– Хорошо… – Она громко хлопнула папкой, и Саша не сдержался, досадливо поморщился, возвращая взгляд к ее тощей высокой фигуре. Острая, резкая, прямая и бесчувственная, как иголка. Суворова всегда любила дарованную ей власть и невероятно искусно заставляла склонять перед нею головы. У него не было желания и времени становиться для нее хорошим, он не хотел искать подходящий к этой женщине ключ. – Допустим. Я могу дать тебе две недели. В начале сентября ты должен будешь вернуться. Бестужев, я не узнаю тебя… Такой был яркий и выдающийся студент… Нет, мы все понимаем, у тебя было такое потрясение, такой стресс. И весь преподавательский состав сочувствовал, но ведь всему должна быть мера. Ты отказываешься от научных проектов, не пишешь ни статей, ни докладов. Ты собираешься куда-то двигаться? Чего ты хочешь?
