Есть вещи, которые я помню в точности. Закрываю глаза и отчетливо вижу, как лепила в школе стегозавра из пластилина, как лазала с мамой по каменным стенам и приступкам у изгороди, как взбиралась на крышу обсерватории, рука об руку с Люком, когда мы искали хоть искорку жизни в черном космическом смоге. Так и вижу благоговейную улыбку у него на лице, озаренном зеленым светом Луны, и взгляд, устремленный в космос, – явный признак страсти к древностям. К прежним порядкам. Звезды так сияли, что даже звенело в ушах – словно вдребезги билось стекло. Никогда больше не были столь ослепительными.
Но то, что я так явственно могу переживать эти мгновения, еще больше меня убеждает – я все это выдумала. Я проигрываю эти воспоминания у себя в голове, и всякий раз мамины реплики – или слова Люка – меняются. Каждый раз их слова согревают, на душе становится легче. Изредка они задевают за живое. Но и тогда я в глубине души ощущаю удовлетворение, ведь я все-таки понимала, что была неправа. Как это назвать?
Какая разница, настоящие эти воспоминания или нет? В них всегда можно уйти, как в темное покойное место. Мы же все этим грешим? А куда уходите вы?
Когда-то давно мама рассказывала, что во времена ее молодости небо по весне и по осени наводняли стаи перелетных скворцов, зябликов и даже чаек. Большие серые и белые глашатаи моря. Я слушала их крики в записи – что-то среднее между сиреной маяка и плачем ребенка. Иногда я закрываю глаза и представляю себе, как сотни чаек носятся врассыпную в небесной синеве и что-то кричат друг другу вразнобой. Призраки, наводнявшие небо. Крик стоял, наверное, как при апокалипсисе.
Многие годы мама собирала упавшие перья в саду, на крыше, в сточных канавах. Она была готова опуститься настолько низко, насколько нужно, и не гнушалась хлюпать по склизким лужам грязи, выуживая оттуда очередное сокровище. Она, как могла, промывала перья и помещала в рюмки для яиц, расставленные на полках между книг. «О них теперь только в сказках услышишь», – шептала она, показывая мне, какая птица сбросила какое перо. Вот это сова-сипуха. А это ворон. Но с таким же успехом она могла бы перечислять динозавров – у меня все равно не получалось их представить. Все иллюстрации в маминой энциклопедии были совершенно плоскими, двухмерными. Как-то раз мы сидели на садовой изгороди, и тут у нас над головой на ветку села птица, издав невероятный звук, вроде приглушенного свиста. Я никогда еще таких не встречала, у нее было пухлое серое тельце и полосатый животик, но мама только посмеялась и обхватила мое лицо руками. «Это, надо думать, кукушка? Маленький пестрый принц. Будто слышно, как крутятся шестеренки». Я почувствовала, что меня дурачат, и даже не взглянула наверх, на этот обман, хотя и прислушалась к тиканью часов, которых не было. Может, мама слышала то, чего мне было не дано.
И все же я возвращалась к маминой коллекции перьев, поглаживала их, пропуская шелковистые опахала сквозь пальцы. Было в них что-то отталкивающее, но мама побуждала меня пробовать их на ощупь. Меня это сбивало с толку. Перо еще живое или нет, ведь оно уже отделилось от птичьего тела? Мне хотелось втыкать их острые очины в кожу и размахивать на ветру руками, как крыльями. «Будь осторожнее, Нора, – шептала она. – Они очень хрупкие. А вдруг мы больше таких не найдем?»
Хотела бы я знать, что творилось у нее в голове. Я чувствовала их, ее мысли, во всяком случае – их зыбкий образ. Она же была моей мамой. Но то, о чем она говорила, что доставала из своих загадочных ящиков, – это были вещи из другого мира. Она искала в небе то, что было мне неведомо. Вечно ходила с биноклем – тяжелой черной штукой в прошитом кожаном футляре. Мама любила сыпать ошеломительными фактами: «Когда я была маленькой, небо было сплошь усыпано алмазами, но их можно было увидеть только ночью», или «Мы с твоей бабулей любили, лежа на спине, смотреть, как летят по небу пушистые облака. В них можно было угадывать разные формы, и если задать небу вопрос, оно иногда предсказывало будущее». Чем больше сказок она рассказывала, тем меньше в них верилось, и я легонько пихала ее руками в живот и говорила: «Ты все выдумываешь, скажи правду». Но мама только качала головой, так что рыжие кудри падали ей на лицо, и говорила мне, что это истинная правда, она все видела своими глазами. Как-то вечером она мне сказала: «Раньше луна была белая-белая, прямо как жемчужина». Я не знала, что такое жемчужина, и это, кажется, ее огорчило. Она притянула меня поближе и приложила к моим глазам бинокль. «Смотри, Нора. Вон туда, наверх, в темноту. Вдруг птицы вернутся. Все может быть».
Не знаю, верила я ей или нет. Птицы просто взяли и исчезли, как будто по своей воле. В новостях многие годы выдвигали разные сумбурные предположения – изменение климата, отсутствие мест, пригодных для обитания, неполадки в экосистеме. То, что земля и небо заросли пластиком. Помню, когда я была маленькой, по телевизору рассказывали о программах постройки скворечников и самодельных флигелей на территории деловых предприятий. В детских передачах были сюжеты, в которых ведущие показывали, как своими руками построить домик для жучков или кормушку для птиц из сосновой шишки; правда, я не слышала, чтобы кому-то удалось устроить гнездовье. А потом я открыла для себя новый мир в мамином бинокле и спросила у нее, когда все это началось. Когда вся дикая фауна растворилась в воздухе и почве? Но она только выглянула в окно и сощурилась на сероватое небо. «Это произошло не сразу, – сказала она. – Но мы ничего и не замечали, пока они совсем не исчезли».
